О, Боже, Боже! Как ты одичала!
Одряб твой дух, хоть раздобрела плоть.
Очнись же! Разогнись! Начни с начала,
Хотя бы с малого: сложи персты в щепоть!

Светлой памяти моей дорогой любимой мамы,
Некипеловой (Бугаевой) Евгении Петровны

            Мене звуть трiдцать сiм
            Н.В.Суровцева

Обрученье с охочей вдовицей – тюрьмой.
Горе тем, кто добром не дается.
Обрученье с Россией, что вместе со мной
За решетками этими бьется.

Зато с мешками мне не мучаться,
Не волочить их на спине.
Мое тюремное имущество –
Все то, что есть сейчас на мне.

Черный снег. Телефон. Пять минут до рассвета.
Пять минут до ареста. Стучат сапогами.

Он услышал шаги
и подумал: «Конец!»

Ах, вы, гуси! Ах вы, дурни!
И степенны, и важны.
Хоть и сыты, ваши будни –
Безнадежно сочтены.

---- Корабль ушел, и только волны
---- стучались безответно в берега...

Умирают поэты в себе сперва,
А потом уж в больнице где-то…
Убивают сначала стихи, слова,
А затем – самого поэта.

Уходят дни… Уходят ночи…
Уходим мы по их примеру,
Как дым несбывшихся пророчеств,
Как страхи в атомную эру.

Поля мои! Суровые страницы!
Мне слышится сквозь вольный плеск хлебов,
Как тысячи измученных рабов
С надеждой к солнцу поднимают лица.

Ведь нива та – моя! На ней сложу зажинок.
Ведь лучший урожай нигде меня не ждет.
Ведь тысяча дорог и миллион тропинок
Меня на ниву прадедов ведет!

Украина! Для меня ты диво!
Пусть проходят годы чередой –
Буду вечно, гордой и красивой,
Восторгаться, мама, я тобой.

Сердце, ты – мой неяркий светильник,
Мой фонарик с заплаканной дверцей,
Мой постылый будильник!

Тень по стенке
– Китаец
Видишь?
Сел на ступеньке,
Шатается,
Значит, голодный
Гей, будь здоров, китайче!

Пишу и пишу... Я устал. Все вокруг уже спит.
Все спят. И так много – умерло!

Перед последним боем
Спит – моим сердцем хранима,
Вся в снегах –
Украина!

На протяжении многих лет этот кусок можжевельника заливал своим мудро-благородным запахом большую комнату в нашей квартире. После этого уже не удивительно, что в можжевеловой кринке молоко не прокисает.

В России к близкому родственнику тополя – осине – относятся пренебрежительно. Может быть потому, что осиновый кол применялся в одной и самых страшных и мучительных казнях: мученика надевали на кол так, чтобы кол пронзил туловище до грудной полости. Еще осиновый кол вбивали на могилах ведьм, в которых на Руси недостатка не было...

Для меня деревья и вообще растения – что люди. Я помню несметное множество встреч с ними, причем, в отличие от встреч с людьми, с мельчайшими подробностями. Многие деревья я помню в лицо – конкретные впечатления от конкретных деревьев, вместе с их характером. А вот на заграничные деревья это мое свойство не распространяется…

Для меня общепринятые синонимы лозина и ветла означают весьма разные вещи: лозина – это серия историй, связанных с узколистой ивой в Тульской области – родине моей мамы, а ветла – это такое же дерево, но в рассказах моего отчима о его родине – Рязанской области.

Слышишь: дальние ревы –
      то рокот обвала,
Будто жернов о жернов
      кремень о кресало?