Я расскажу вам историю. Сказку на ночь, как детей пугают, только не страшную, а потому правдивую. Ведь правда не страшна, страшна не правда...

Первый пример.

12 апреля 1965 года. Открываю глаза от ясного осознания, что не смогу этого сделать. Как и учили. Нет у меня глаз и тела нет, и звать меня никак. И вижу уже наяву свой сон, как нет меня и я в нигде, но только звук, рев двигателя сквозь заложенные уши. Кажется перегрузка меня вырубила, но сколько прошло времени? Таймер показывает 6 секунд с момента, как мы поехали, значит есть еще 4 секунды до сброса первой ступени. Успел! Смог!

Варанаси, Индия, 1986 год.

По берегу опустевшей от людей ночной набережной Ганга идет мне навстречу голый человек с палкой и черепом в руке. Я его ждал. Он мой последний шанс обрести выход из сансары, он может очистить мою душу от ноши существования, и мне не придется больше перерождаться в этом мучительном мире. Он уже совсем рядом и не видит, как я лежу по пояс воде. Последний шанс моему благородству, накормить собой того, кто ест трупы. А если он не голоден? А если не захочет меня убивать? Неужели мне потребуется ждать тут на берегу своей смерти, ведь если он не поймет, что моя смерть - это дар, а не побег из реальности, он не прочитает над моим прахом молитв и у меня ничего не выйдет. Позову его для начала. Милый бог? Сир? Эй? КАК к нему обратиться? Черт, надо было продумать это заранее. Я просто громко скажу свое намерение. Мне больно, холодно, я все равно не проживу долго, но ведь просто лежать невыносимо. Но я не могу просить бога ни о чем кроме спасения, я спрошу его. Громко спрошу, хочешь меня? Нет. Может не получиться с правильным тоном. Спрошу, голоден ли он? Он может не признаться, ведь голод это слабость, а он бог. Спрошу, кушал ли он сегодня?
-Кин као май?
-Кин арой, крабп.
И что дальше? Я не первый сегодня, кто отдал тело богу. Он уйдет, но придут собаки и сделают его дело. Сомневаюсь, что бог будет доедать за псами. Он смотрит на меня, недвижно стоит. Попробую на него напасть, тогда он убьет меня из своей нужды выжить, а я как его жертва исчезну из ткани мироздания. Не могу встать. Я жалок, я могу лишь скулить. Кину камень. Нет. Чего он ждет? Молчит. Смотрит. Бьет палкой по моей голове. Настоящий бог, приятного аппетита. 

Подвал на Биржевой Линии Васильевского Острова, Санкт-Петербург, Россия. Наши дни.

Принтер начал выдавать ленту с последовательностью аминокислот дезоксирибонуклеиновой кислоты очищенной вирусной культуры, извлеченной из почки очередного умершего в карантине. Рутина, душный подвал, отсутствие хорошего кофе и ежедневный контакт с обреченными на забвение сделали свою работу, в отличие от меня, накопившего уже 8 почек в морозилке. Моя подавленность сейчас может по силе сравниться лишь со страхом, что ответ на вопрос "как выжить" был рядом, но не пришел никому в голову. И все кончено. Антропоцен кончен. Ну почти. Каждый раз принтер выдает мне разные последовательности. Вирус мутирует. Внутри хозяина и внутри клетки. И если про клеточные мутации мы можем узнать по результирующим последовательностям, то вот что происходит во всем организме мы можем лишь догадываться. Из органа в орган он перемещается с кровью. Это мы знаем. Когда пораженная ткань выбрасывает в кровоток вирус, единственным шансом остановить его распространение по организму, это денатурировать белок внутри капсида повышением температуры тела. Обычно этим слаженно занимаются нервная и иммунная системы. Но тут дело в том, что необходимого повышения температуры может быть чересчур или кровь свернется в результате цитакинового шторма. Такое было с первыми пациентами. Они полагались на естественный ответ организма. Таких мы лечили мокрыми одеялами и это помогало. С поправкой на больных с хроническими сосудными заболеваниями, у которых случались кровоизлияния и инфаркты из-за тромбов. Вылеченных жаром мы берегли, как символ победы над вселенской хворью. Но у них от такого лечения не вырабатывался иммунитет к вирусу,  вирус продолжал мутировать, вбирая все новые и новые пути заражения и маскировки. Дальше выяснилось, что иммунная система вырабатывает антитела из нейромедиаторов нервной системы, и можно сказать, истощает наши мозги. Люди с вирусом реально тупели за пару минут, потом засыпали и редко просыпались. Поддержание таких тел на аппаратах жизнеобеспечения стоит очень дорого, и пока мы не ввели методики вывода организма из сонного паралича, нам приходилось ждать неделями, а то и месяцами спонтанных самоисцелений. Мы набрали добровольцев и принялись изучать то, с чем столкнулись. Отталкиваясь от симптомов и клинических проявлений, были сделаны предположения, что кровь можно очистить силами самого организма, стоит лишь поставить на вирусную частицу маркер "если ты мышца - ешь меня" и сжечь ее сильным перенапряжением. Гипотезу мы проверили введением адреноблокаторов в различные группы мышц испытуемых, и нагревали их грелкой. Терапия давала эффект, но приводила к быстрому некрозу тканей, а мышц здорового тела часто оказывалось недостаточно для поимки всех вирусных частиц. И такой метод по-прежнему не давал устойчивого иммунитета у исцеленного, ведь кровь очищалась чуть ли не механически. Было решено сменить тактику и на новых больных проверили возможность запуска выработки фермента против вируса. Наши предположения базировались на статистике тяжелых случаев исцеления. Среди исцелившихся с острой стадией вирусного поражения было статистически значимое количество людей с маниакально-депрессивным психозом. Мы выяснили, что концентрация нейромедиаторов у таких пациентов была выше контрольной группы, и спровоцировав приступ маниакального состояния, мы запускаем процесс выздоровления. Было показано, что дофамин, серотонин и окситоцин положительно влияют на ход выздоровления. Лечить людей со здоровой психикой препаратами продуцирующими выработку этих нейромедиаторов в нашей стране не законно, а потому мы пошли по иному пути. Раз нервные клетки производят и выделяют в кровь необходимые вещества, нужно их лишь собрать в одном месте и вывести естественным путем. Но кто и как будет это делать, если не почки. Так мы выяснили, что употребление в пищу мочи счастливого человека приводит к излечению. Поэтому моя работа так важна, ведь я вскрываю почки только несчастных.

Непал, 2030 год.
Путь к подножию занимает недели, а обратно месяцы. Потому я не жду гостей и не бегу вниз по склону, ведь как бы мне не хотелось общения, завтра я передумаю, а силы будут потрачены. Раньше ко мне приходили гости. Приносили еду, одежду, а после сами съедали и снашивали. Чаще приходили странные личности с неясными целями, некоторые из таких неделями не могли сформулировать цель своего визита, а уповать на случайную встречу в моем положении глупо. Последним пришедшим был человек присмерти. Он задыхался, от него пахло фекалиями и шла кровь из глаз. Он сказал лишь, что хворь, от которой он умирает уже поразила весь мир, и я не спасусь. Он умер у меня на пороге. Я сжег его тело. Дальше было мое раздумие. Я вдохнул и задержал дыхание, закрыл глаза и сел неподвижно. Не могу точно сказать сколько это длилось, но кусты конопли успели вырости из павших семян и зацвели. Созерцая предзакатный мир я долго не мог найти повода к нему прикоснуться деянием. Я не умер, я все там же. Мои размышления и самоконтроль помогли мне выжить. Я должен об этом поведать. Я попытался встать и обнаружил, что одна из моих ног высохла и превратилась в кость обтянутую кожей. Я не мог ей шевелить, но опираться как на костыль было возможно, потребовалась только трость и небольшая повязка на колено. В камне неподалеку имелось углубление в котором собиралась роса, я подполз к ней и заглянул в отражение, на веках я увидел засохшую кровь, но глаза были в порядке. Я умылся, надел бусы, без которых не выхожу к людям, и направился вниз по склону. Дорога заняла больше времени, чем обычно. Но меня каждый рассвет подводил все ближе к предназначению и я продвигался неуклонно. Выйдя в первую деревню я был удивлен, что не слышу детских голосов, вообще никах голосов не было слышно. Дома стояли пустые, живности и людей нет, лишь одна кошка мне встретилась на пути. Она громко рявкнула, когда поняла, что столкнулась со мной. Я попытался с ней заговорить, но ничего не вышло, она с шипением убежала. Тропинка от деревни до города шла вдоль русла реки и обычно по ней было легко идти даже ночью при свете луны, но теперь она заросла. Я продолжал свой путь в город в надежде, что там остались люди. От самообладания осталась только вера. Я не верю в бога, я верю, что я бог. Я жив. Я счастлив, что я тут один и никто меня не тревожит. Только я оставил этот мир не таким, каким нахожу его сейчас. Я ушел учиться недеянию, а теперь всякое деяние бессмысленно. Через два дня я пришел в город. Меня встретили пустые улицы и разбитые стекла. Неподалеку в парке я заметил движение и направился туда, чтобы встретить живых. Я увидел вооруженного человека, он застрелил меня когда заметил.

ЦЕРН, Франция
Возможности поиска истины безграничны в бесконечной вселенной, учил я на философии. Фундаментальная наука единственная не сталкивается с моральными и остальными субъективными человеческими аспектами, учил я. И вот я работаю на самом современном и дорогом ускорителе в истории. Чем я занят ежедневно, я расщепляю тела людей в ускорителе. Пока подвозят топливо для реактора и тела тех, кто за это заплатил, мы будем работать. Наука больше никому не нужна и я стал сотрудником самого дорогого и фешенебельного крематория нашей цивилизации. Заявления об увольнении руководство больше не принимает, хоть поддерживает охрану порядка труда. Меня и остальных 200 сотрудников обеспечивают химзащитой, витамином С и антисептиком для рук. Однажды по громкой связи объявили, что скоро все закончится, но мы не поняли закончатся тела или топливо. Я не нажимаю на кнопки, не принимаю решений, тела обычно заморожены, их привозят по графику, чтобы не лежали в коридорах. Как-то из-за сбоя автоматики целостности камеры мы долго не могли ее открыть, тела накапливались и часть их оттаяли. Я буду до конца жизни помнить этот запах. Наша камера-детектор почти сразу была перепрофилирована, на ней установлены детекторы распада таких энергий, которые больше не нужны для изучения существования материи и пространства, протоны гоняем на минималках и поддаем энергии только, когда аврал с телами. По картине распада я точно могу сказать количество, пол и возраст каждого расщепленного тела. Дело в том, что в каждом существе имеется один свертяжелый элемент, который распадается, излучая фотон такой немыслимой энергии и такого непредсказуемого направления, что каждый раз, закрывая дверь камеры, я диву даюсь от новых отверсий в толстых свинцовых стенах. Хоть и ученый муж.