draft

Очарование и разочарование, конечно, связанная пара, причем каждая, по крайней мере частично, нуждается в другой для правильного понимания.  Существует также нормальное  или естественное разочарование: скажем, девять часов утра в понедельник.  В самом деле, я говорил уже, что без такого бэкграунда, в очаровании не было бы ничего особенного.

 Тем не менее, существует также мощная программа разочарования, приводимая в действие тем, что я называю «Мегамашиной». [  ]. У нее три принципиальных привода: капитал, государство и технонаука. Я уже обсуждал эти приводы [ ], поэтому здесь только упомяну о главном положении: Мегамашина – это современная инкарнация воли, в особенности воли-к-власти и власти-знания.  Главный ее проект - это рациональное освоение природы, включая человеческую природу, и ее идеал это «система, из которой следует все и вся» [ ]. Этим путем следуют бинарный код, алгоритм и дигитализация.

  Данный процесс и его следствия были разобраны известным философом Максом Вебером почти сто лет назад: «Судьба нашего времени характеризуется рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего «расколдовыванием мира»».  В основе этого  положения лежит «вера»  - а веры всегда достаточно, если она сильная и всеобщая – «чтобы  человек мог, в принципе, подчинить себе все вещи расчетом»  [ ]. Поэтому программа состоит в превращении мира в простой рассчитываемый объект, населенный взаимозаменяемыми частями, а это требует в свою очередь его расколдовывания.

   Напротив, очарование, посредством метафоры, частично обнаруживает и частично создает о себе экзистенциальную правду: ее уникальной внутренней ценности и значении, которые не могут быть рассчитаны и не зависят от рыночной стоимости или полезности. Внутренняя ценность того, что обнаруживает очарование, по существу, священно, а то, что священно не подлежит продаже.

Правда и то, что даже сомнительный комромисс позволяет приоткрыть  дверь к очарованию. В рыночной экономике деньги обычно переходят из одних рук в другие, потому что художник должен как-то выживать, но мы знаем, что этот факт не отражает истинную ценность его работы, и не может отражать. (Я знаю одного художника, который просит за свою работу количество денег, которое покупатель  зарабатывает на протяжении времени, требуемой художнику для создания его творения).  Абсолютизация ценности и цены, которая  сегодня доминирует в мире искусства, однако, прикрывает такую дверь. Очарование  в конечном итоге возможно только когда, по словам Жанетт Винтерсон,  возникает «страстная, безрассудная любовь к работе за ее внутренние качества» [ ].

Раскин, защищающий искусство, находясь в чреве Викторианского  материализма, согласился  бы: «Помните, что самые прекрасные вещи в мире они же и самые бесполезные: павлины и лилии, например.” [ ].  Но эволюционная психология заявляет сегодня, что даже павлины и лилии полезны, т.к. улучшают репродуктивные свойства. Здесь, как и везде в современной культуре, мы видим невидимую руку капитала, подстраивающего под себя все ценности.(Я не хочу сказать, что ему всегда это удается, но часто он сильнее нашего благодушия). Что касается теории врожденных адаптивных качеств, не говоря уже о так называемом «инстинкте искусства», то как нам перейти от искусства как метода воздействия на потенциальных сексуальных партнеров  - даже бессознательно, под действием определенных генов –   к, скажем, Нимфам Моне или  последнему струнному концерту Бетховена?

  Если вы можете убедить себя в том, что мир действительно лишен магии  - мертвая, неживая  материя -  тогда можно делать с ним все, что угодно, и он не будет возражать. Напротив, если отнестись к нему таким образом, вы в самом деле лишите  его магии. И  тогда конечный результат неясен; не только животные, но и человеческие существа окажутся просто неживой материей. Отсюда брутальность модернизма: если я способен на это, то почему не способны другие?

  Будучи диким, очарование не подлежит контролю; оно приходит, по словам Уильяма Джеймса,  «на манер дара или не приходит вообще» [ ]. И опыт, как я упоминал ранее, лишен воли или воли-к-власти. Даже, если они переплетены. Они не смешиваются как вода и масло. Очарование – не-модерн, оно стоит  вне модернистского проекта.  Оно напоминает нам о пределах этого проекта.
Напоминание, которое раздражает бесчисленных слуг модернизма, его аппаратчиков и апологетов. (В этом смысле, очарование весьма отлично от магии – которая представляет собой еще одну попытку применить силу, даже если она «духовная» или «оккультная», и направлена на подчинение - и легко вставляется в модернистский проект.) [  ]

 Неудобная правда о очарованиии таким образом представляет собой препятствие для капитала, главного движителя модернизма, который заинтересован лишь в своем свободном течении. Один из главнейших инструментов коммерческого и политического модернизма то, что я называю гламуром: податливый и доходный симулякрум  очарования, готовый к использованию много-миллиардными индустриями благодаря рекламе, маркетингу, пи-ару, и внимательному коммерческому надзору. Он приятный и почти убедительный. Но если внимательно присмотреться, можно увидеть отличие.
(Начните с  вопроса: а не манипулируют ли мной, и если да, то почему).

Мегамашина использует гламур для создания фальшивого очарования, желания им обладать,  которое она предлагает – за определенную цену.  Но будучи лишенной истинного очарования, то, что покупается и продается, не может удовлетворить наших глубинных потребностей, поэтому люди хотят всегда иметь больше. Зависимость от покупок встроена в бизнес-модель этих  индустрий, и гламур их инструмент. (Нет лучшего примера, чем дорогой новый смарт-фон: гладкий, блестящий,всегда готовый вас удовлетворить – о, используйте меня! – я могу сделать так много, вы такой умный...и совсем бездушный.  Кто кого использует здесь и кто владеет кем?)

  Сила Мегамашины, объединяющей триллионный капитал, государственное управление и морально сомнительное научно-техническое развитие, ужасает: «огромная крепость, оружие,тюрьма, горнило огромной власти...распоряжающееся своим временем, защищенное своей немерянной силой» [  ]  И все же, очарование происходит.  Люди влюбляются. Находят покой в природе и в животных, чувствуют божественное присутствие в религиозных ритуалах, в искусстве всех видов, общении за столом, воодушевлении героями, и т.д. Кажется, что разочарование мира, несмотря ни на что, это полуправда.

Причина в том, что хотя очарование действительно хрупкая вещь, оно в итоге неразрушимо.  Ее потенциал  присущ всем воплощенным, экологическим, независимым, аналогичным, конечным Землянам. В самом деле, имплицитно в каждом очаровании присутствует удивленное и кроткое осознание жизни. Не случайно, это именно то, что ультра-модернисты, такие как трансгуманисты, хотят разрушить в обмен на смерть-в-жизни призрачного, монадоподобного, киборга Ringwraith’а, который не бессмертен но просто продолжает жить,  в страхе смерти  и в то же время жаждущий ее. [  ]. Но очарование напоминает нам, что любой подобный проект тотального контроля, построенный на полном разочаровании мира и его замещении гламуром в конечном счете обречен, хотя и не без того, чтобы вначале посеять хаос.

Кроме того, (и я обнаружил, что многие хорошие люди это не понимают), что очарование, или ре-очарование, не могут, без болезненной неудачи или предательства, использоваться  для улучшения системы, программы, алгоритма или приложения, даже если цель стоящая. Очарование не  живет долго в намечаемой программе, неважно какого типа.

  Но есть вещи, которые вы можете сделать. Во-первых и главное – практиковать то, что Фрейя Старк называет «бесстрашную восприимчивость» [  ].  Именно здесь воля становится собой,  в хорошем смысле, потому что вы можете сделать усилие и обострить свое внимание, открыть дверь для того, чтобы впустить очарование.
 Это означает участвовать в знаменитой китсовской «негативной способности»: способности быть «в неопределенности, тайне, сомнении, без раздражений по поводу фактов или причин»  [  ].   Как часть той же практики, мы можем отказаться от участия в модернистской само-цензуре, ретроспективном обдумывании очарования как того, что «показалось» или  было «субъективной» идеей и т.д.  Как утверждает Виттгенштейн,  «Если все происходит как если бы имело значение, значит оно имеет значение» [   ]. И кто выигрывает от отрицания очарования?  Только не очарованный человек (если он действительно был таковым).

Если вы художник, вы можете работать, чтобы создать соответствующие условия для очарования, начиная с того, что Т. Адорно называет «способностью быть добровольно ненамеренным» [  ].  Действительно,  поскольку очарование не вызывается по желанию, такой подход важен и потребует от вас всего вашего мастерства. Затем, если очарование приходит, учитесь работать с ним, осторожно и уважительно. Таким образом оно может стать лейтмотивом, в вашей личной и артистической жизни.  И все же, даже при наличии необходимых условий (прекрасная рукопись, команда, финансирование и т.д.) очарование не наступает.

  Воображение критически важно. Я не имею здесь в виду фантазирование, но работу воображения и его участие во внутреннем смысле конкретного места и момента. Мы полагаем, что для того, чтобы быть всегда «внимательным», воображение должно  подавляться, в то время как наоборот, справедливо обратное. Все органы чувств должны вовлекаться, но без творческого воображения вы не можете быть здесь и сейчас. «Реальность», если заимствовать название стиха Уоллеса Стивена, «это  работа самого высокого воображения».

  Воображение в этом отношении это орган восприятия: Мерло-Понти называет его  «онтологическим органом»,  потому что он позволяет нам схватывать (или быть захваченными) «диким бытием» [    ].  Это также позволяет работам искусства очаровывать в реляционной встрече, когда артефакт воспринимается смотрящим как агент их общей истории. Тогда работа становится тем, чем она всегда потенциально есть: субъектом, с которым устанавливается связь.

Не будет ли легкомысленным в наше время защищать очарование, артистическое или какое другое?   Я уже предполагал, что это не роскошь, но нечто, что делает жизнь стоящей и даже изменяет ее. К тому же, в такие глубоко «расколдованные» времена, почему мы должны отказываться от того, что дает очарование?  Надо помнить, что  Толкин определял очарование как  в конечном счете «любовь и уважение ко всему сущему», «одушевленному» и «неодушевленному», как альтруистическая любовь к «другому» [  ]. Разве мы  не нуждаемся в ней сегодня больше,чем когда либо?

[Из книги Патрика Кэрри  «Очарование в искусстве» ( Routledge, 2023)

© Copyright: Виктор Постников, 2023
Свидетельство о публикации №223071600589