Михаил Николаевич Герд был всемирно известным писателем; его повести и рассказы переведены на многие языки мира; творчеству Герда посвящались авторитетные международные конференции. В общем, был он яркой литературной звездой, купался в океане славы, имел деньги.

Но в один момент он как-то тихо сошел с общественной сцены, хотя жизнь вокруг его имени продолжала бурлить. Слишком близких друзей у него не было; по слухам же, он сошелся с какой-то красивой женщиной и полностью ушел в частную жизнь. А было ему уже за шестьдесят...

Наблюдательный специалист по истории литературы мог бы заметить, что с того же самого времени со страниц газет и журналов исчезло и имя серьезного литературного критика Татьяны Лазаревны Микулиной. Именно она, тридцатичетырехлетняя женщина, и разделила свою жизнь с Михаилом Николаевичем.

***

Закончив факультет вычислительной техники, Таня некоторое время работала в крупном почтовом ящике, но года через четыре, разочаровавшись в обществе бездушных технарей, поступила в университет на заочное отделение факультета журналистики, а вскоре появились и первые ее публикации.

Природа наделила Таню красотой совершенной и обаятельной; рядом с ней самые отъявленные Донжуаны чувствовали свое убожество с такой очевидностью, что предпочитали искать себе что-нибудь попроще. Сама же Таня проявлять инициативу не осмеливалась, да и ничего заслуживающего внимания ей как-то не подворачивалось. Так вот и осталась старой девой – красивой, неприступной и обездоленной.

Свою несчастную жизнь Таня скрашивала чтением да еще одним увлекательным занятием – психологией. Во всех человеческих поступках ей было чертовски любопытно понять: чем человек руководствуется, делая и говоря то-то и то-то? В каждом сознательном движении она подозревала наличие какой-то тайной пружины, которую человек старается спрятать, а напоказ выставить нечто совсем противоположное по сути. И как часто, спустя некоторое время, ее догадки подтверждались! Слыша речь профсоюзного босса, она видела, что собрание ему до лампочки; думает же он совсем о другом: как бы незаметно, под прикрытием собрания, на часок-другой отвалить к своей крале...

В то же время Таня понимала, что именно ее хобби стало камнем преткновения на пути устройства личной жизни: уже непроизвольно она видела, что мужчины ценили в ней совсем не то, что хотелось бы ей. В итоге, в противоположность всем другим красивым женщинам, Таня стала презирать свою красоту, но от этого она, не искаженная косметикой и украшениями, становилась лишь божественней. Таня понимала, что попала в какой-то заколдованный лабиринт, но выхода не видела. А когда становилось совсем тошно, то с головой уходила в работу – критика и редактора.

***

И вот однажды, сопоставив творческий путь Герда с критическими оценками прессой его литературной деятельности, она сделала шокировавшее ее открытие: Герд был чрезвычайно ловким, даже талантливым, приспособленцем: он чутко прислушивался к самому незначительному замечанию в его адрес и делал все необходимое и достаточное для того, чтобы нарекания не повторялись. И вот что удивительно: Герд умудрялся сидеть сразу на нескольких стульях – удовлетворяя самым разным, нередко противоположным, вкусам читателей.

Понятно, что свое отрытое Таня оставила при себе: восстать против многомиллионной армии поклонников Герда было все равно, что вскрыть себе вену. Ладно, пусть живет себе на здоровье...

Однако на своем открытии Таня не остановилась. Более того, оно лишь стимулировало ее к постановке следующего вопроса: а для чего тогда Герд занимается литературой?! Интересы других известных ей писателей просто очевидны: кого-то интересуют лишь деньги и положение, других – слава, третьих – чистое искусство – искусство для искусства, так сказать. Но для чего писал Герд?

Если он подстраивался под читательский спрос, то, следовательно, на искусство ему было ровным счетом наплевать: истинное искусство и пресмыкание пред толпой – вещи несовместимые.

Слава?.. Да, слава у него была безграничная. Был ли он к ней неравнодушен? Припоминая фотографии, фильмы и телепередачи, где фигурировал Михаил Николаевич, Таня не обнаружила никаких ярко выраженных признаков честолюбия писателя.

Что же тогда, деньги?.. В том, что Герд был богат, сомневаться не приходилось. Но его дача, хотя и диковинной архитектуры, находилась в запущенном состоянии. Светских приемов не устраивал. Экзотическими путешествиями не увлекался. Нет, что-то здесь не так...

Чем глубже Таня уходила в загадку, тем таинственней и зачаровывающей она оказывалась. Ну не круглый же идиот этот Герд, чтобы работать, как вол, ради лишь абстрактного накопительства!

Тогда Таня попыталась войти в пленившую ее проблему с черного хода – с творчества Герда: может быть, писатель где-нибудь проговорится через уста своих героев – ведь трудно допустить, чтобы автор был абсолютно равнодушен к своему, сокровенному. Но вот вопрос, как найти того героя, в которого Герд вложил свои собственные мысли? «Положительных» героев у Герда была тьма, и все они были разными. Разбирая каждый образ по отдельности, Таня не замечала ни малейшей дисгармонии – все действующие лица отработаны тщательно и совершенно. И лишь однажды она встретила у Герда скребущую сердце тоску по одному из своих героев.

Таня вернулась на полсотни страниц назад – к описанию этого мимолетного, теневого образа: отторгнутый обществом герой мечтал об иной литературе и иных человеческих отношениях. Иных по сравнению с чем? – Со всем осточертевшим словоблудием, в том числе и с его собственным! Вот и все. Случилось это однажды... Во всем остальном Герд говорил от имени потребителя чтива, как бы говоря: «Вы хотели сладкую косточку? – Что ж, получите! Но мне жаль вас...».

Опасаясь спешить с окончательными выводами, Таня перечитала всего Герда: теперь вся его писанина вызвала в ней ощущение омерзительной пустоты: все подгонялось под спрос и ничего своего. И это при таком таланте! Просто чудовищно!

Поставив крест на всем «творчестве» «великого мастера пера», она уже занесла было руку и на самого писателя, но тот странный эпизод остановил ее: что бы он значил? Уж не презрение ли своего собственного поприща? А если так, то, получается, Таня становится рядом с ним? Но рядом с ним – значит, против его «литературы»! А ведь «творчеством» Михаила Николаевича восторгается весь мир!..

Тане представилась странная и жуткая аналогия: неспокойный бесконечный черный океан в ночи и чахлое суденышко, за стеклом иллюминатора которого горит тихая, одинокая свеча. И больше ничего – ни неба, ни берегов, ни островов. И непонятно, куда ветер гонит суденышко. Знает Таня лишь то, что в суденышке этом сидит некто по имени Михаил Николаевич. Так не означает ли его сочувствие «отрицательному герою» бутылку с криком о помощи, брошенную за борт?..

А вдруг это всего лишь ее воображение, а на самом деле «проблема» выеденного яйца не стоит. Она бегло просмотрела в памяти все интервью Герда, но и они ничем не помогли ей.

Впрочем, один момент ее внимание привлек. Однажды ей довелось быть на встрече с писателем. Сама встреча была традиционно банальной. Но в фойе, уже на выходе, одна любопытная поклонница, задала писателю вопрос:

– А как, по-вашему, Михаил Николаевич, стать счастливым?

Оценив публику и поклонницу прищуренным взглядом, Герд, глядя в себя, ответил:

– Дарите, как можно больше дарите. – А потом с ироничной лукавинкой добавил: – Только это невероятно трудно: ведь для этого нужно очень много работать...

Тогда слова Герда потонули в общей куче избитых афоризмов; теперь же они вдруг заговорили в пользу ее гипотезы – его совет явственно противоречил всей окружающей жизни. Вспомнив картину ночного океана, Таня села за письмо:

Уважаемый Михаил Николаевич!
Как специалисту мне довольно полно известна Ваша литературная деятельность. Возможно, я Вас огорчу, но в последнее время мое отношение к ней изменило свой знак на противоположный. Более того, мне представляется, что и Вы сами относитесь к публикации Ваших работ, мягко говоря, неуважительно, ибо противоречит и н о й литературе и и н о й жизни... Хотелось бы не ошибиться...
Т.Л.Микулина

А через два дня в ответ пришла срочная телеграмма:

Умоляю встрече Нескучный сад Трехглавая лиственница Воскресенье Полдень Герд

«Интересно... Испугался? Ищет сотрудничества? Или еще что?.. Ну, да посмотрим...»

В воскресенье утром, предварительно созвонившись, Таня поехала к подруге-актрисе, а через два часа вышла от нее «другим» человеком: под уродливой эластичной маской, в блеклом парике и в таком же невзрачном одеянии.

***

...Михаил Николаевич прохаживался под лиственницей, хотя обе скамейки были пусты. Он смотрел под ноги, не осмеливаясь поднять голову.

– Здравствуйте, Михаил Николаевич!

– Здравствуйте, Татьяна Лазаревна! – чуть вздрогнув, ответил Герд. – Не желаете ли присесть?

Они сели. Михаил Николаевич долго разглядывал Таню, не решаясь заговорить. Молчать становилось уже неудобно:

– Скажите, Татьяна Лазаревна, а вы замужем?

«Вот нахал! Какое его дело?!» – И, не желая подыгрывать Герду, решила солгать:

– Да, конечно.

– А ваш муж чем занимается?

«Взялся за гуж, не говори, что не дюж», но талантом лгать экспромтом Таня, увы, не обладала. Запнувшись, она соврала еще раз:

– Геолог он. Сейчас в экспедицию уехал. – И тут же про себя подумала: «Вот, дура, сейчас привязываться начнет». Однако интересовало Герда совсем иное:

– Давно?

«Причем тут давно?»:

– Месяц назад.

– Странно, ведь сезон начался три месяца назад. Он что, опоздал?

Краска хлынула ей в лицо, но, сосредоточившись на вранье, Таня забыла, что маска непрозрачна. Окончательно запутавшись, она была вынуждена признаться:

– Извините, Михаил Николаевич, я солгала. Нет у меня никакого мужа!

– Вот, видите, Таня... Что же я в такой ситуации могу сказать по поводу вашего письма? Как-то неуютно...

Помолчав с минуту, Таня с трудом выговорила:

– И мне неуютно... Но ваш вопрос... Он показался мне бесцеремонным.

– Но не кажется ли вам, что для удовольствия мужчины ищут девушек не в таких обстоятельствах?..

Таня молчала. А впрочем, зачем она сюда приехала?..

– Знаете, – перебил тишину Герд, – ваши статьи неплохие. Но можно вас спросить: для чего вы занимаетесь этим делом?

– Каким?..

Вопрос Герда застал Таню врасплох. Для чего занимаются литературой другие, она понимала прекрасно. Но для чего она сама занимается «этим делом» – как-то не задумывалась.

– Знаете, и не знаю, что сказать. Вот если бы вы спросили: «почему?»...

– О, «почему?» – это совсем просто. А вот «для чего?»...

Таня попыталась сходу дать ответ на этот вопрос хотя бы для себя, но продвинуться далее избитых мыслей о призвании, творческом интересе и тому подобном оказалась не в силах. На «ехидный» же вопрос решила ответить дерзко:

– Своим вопросом вы поставили меня в тупик, но этим самым Вы подтверждаете правоту моего письма!

Герд воочию увидел свою беззащитность: его раскусили. Но кто? Его мечта об иной жизни была оглашена четверть века назад, миллионным эхом отозвавшись в множестве переизданий. И никто – никто! – не откликнулся, не обратил на это внимания.

Герд давно смирился со своим одиночеством. Последние годы он жил в своем вымышленном мире и был полностью уверен в том, что никто и никогда его не потревожит. Письмо Татьяны Лазаревы его несколько ошарашило – ошарашило утонченностью и глубиной ее провидения. Для веры же в ее добрые намерения Герд не видел никаких оснований. Но тут же он устыдился своих мыслей, ибо считал, что присутствие добра должно предполагаться и там, где его не видно. Явление Тани стало для него двусмысленным, и он начал с первого, недоброго, смысла:

– Так что. Вы хотите меня убить?

– За что?

– Не знаю... Но не выйдет – ваше письмо уже вполне оправдывает мою жизнь.

– Значит, я права?

– Да! – И резко встав, сказав лишь сухое «до свидания», не оборачиваясь, Михаил Николаевич направился вниз, к дороге.

Таня не сразу поняла, что происходит. Она только осознала, что осталась на скамейке о д н а. В висках застучали секунды: одна, две, три... Но дальше, что дальше?!

Герд уже был далеко, когда Танино оцепенение взорвалось; рванувшись, она кинулась догонять Герда:

– Михаил Николаевич, стойте, подождите!

Герд, замедляя шаг, уже выходил на дорогу. Услышав зов, он сначала остановился, затем медленно повернулся. С пригорка бежала Таня, сдирая с себя что-то и отбрасывая, как паутину, прочь. Подлетев к нему и схватив его руку выше локтя, с заблестевшими глазами она произнесла:

– Я была неправа, не-пра-ва!..