***
25 июня пришла телеграмма о том, что "19 июня Некипелов лишен свидания".
Нет, ничего не могу я простить. Не могу простить им Витиных мук. Не могу простить медленного, мучительного убиения его. Не могу простить им этих наших постоянных слов (своих особенно) поддержки, когда Витя уже летел в пропасть. Он летел в пропасть, а я твердила: не грусти, не тревожься, мы с тобой, всегда с тобой. Мы ходили по земле, а Витя уже уходил... и одновременно тянулся, тянулся к нам. Сколько же было любви в нем, сколько же было желания встретиться, обняться. "Я доживу, я доживу!".
Какое хорошее, радостное было его июньское письмо, с заметками о прочитанном, страничками детям, с приветами близким. Письмо успокоило.
Но после отказа в свидании жду следующего.
"Ви, родной, как-то у тебя? Не дали свидания. Причину мне, конечно, не сообщили, да я и не запрашивала, потому что ответ всегда один. Молю Бога, чтоб он не оставлял нас. Будь, родной! В беде и радости мы всегда вместе. Целую тебя! Нина".
Письмо июльское так же деловито-нежно-любяще-спокойное. "Ты как предвидела, Мируш... Вот он и есть, этот ответ на твою телеграмму, получила его?.. Ну, что же сделаешь, Роднушкин мой, надо как-то пережить. Будем надеяться на осень, на наше свидание уже на зоне".
Да, оба уже в ожидании октября. Во-первых, сразу по прибытии в лагерь положено свидание личное, во-вторых, можно уже будет послать посылку – впервые! В-третьих, все-таки два письма в месяц... Хотя, кто ж его знает. Именно когда Витя был в лагере, я не получала писем по четыре месяца! Но в лагере останется год с небольшим. И ссылка – это уже хоть кусочек свободы, и главное – здоровье. Тут я непременно справлюсь!
Пришло августовское, наполненное поздравлениями с днями рождений, – богатый месяц! Женя, Миша, Ася, Мальва, Сережа, Юра, Дина; радостью за меня, что я все-таки поехала в Крым. Вспоминает лето 79-го.
«Незабываемое, прекрасное было лето. Ну а вообще-то Ялта, сам город, – это действительно... "наша с тобой любовь", как ты ее называешь... Пишешь, что не купалась, поскольку вода прохладная. Ну, что ты, Мируш, 19,7° – это же, по-моему, вполне приемлемо, я бы искупался!..» Пишет о том, что в "Иностранной литературе" прочел повесть "Северное сияние". "...Очень неплохая вещь, с большим удовольствием читал. Ну, конечно, прежде всего потому, что действие происходит в городе моего детства. Пусть не очень подробно сам город описан, но, тем не менее, можно что-то вспомнить... Героиня повести едет на трамвае... На остановке половина пассажиров вываливается: магазин Чурина... И ты знаешь, у меня такое ощущение, что я помню его, этот магазин! И в реке Сунгари купался! И мы жили недалеко от нее... И чисто литературно, и психологически, и символически (увидеть Северное сияние – значит, счастливым стать!) повесть интересна. И тем еще, что касается сегодняшнего Китая".
Как всегда отдельно – детям.
И как всегда кончает: "Будьте, Нинуш! Будем!"

А сентябрьское опять – праздничное. Снова наполненное воспоминаниями о Крыме.
"Пишешь, привет тебе от моря, от гор, от солнца. Спасибо! Прочитав эти строчки, вспомнил свои давние стихи, вот ими и отвечу:
...Море ходит, море лечит,
Море в солнечных накрапах.
За меня пожми покрепче
Озорную его лапу!
И скажи ему скорее,
Что я рад его привету,
Что однажды, на заре я
К жемчугам его приеду!..
Дай-то Бог, что сбылось это вновь ожившее во мне пожелание".
Августовское пришло к Жениному дню рождения, а сентябрьское – к Витиному, как подарок, – 29 сентября. Но опять щелчок какой-то тревоги: "...в этом месяце очень мало читал. Как-то не читалось, из-за головушки. ...В "Литературной газете" от 21.08 есть большой рассказ С.Залыгина. Не читала? Не могу сказать, чтоб хороший, но прочел... Тем паче, что знаком с ним. Ведь были же когда-то в одном литобъединении начинающих авторов в Омске, в 1948-50 гг."
"...Вот не помню, писал ли тебе о том, что читал его статью в "Литературном обозрении" No7 за 1984 год "Поэт". Это его воспоминания о Леониде Мартынове, а ты же знаешь, как я люблю этого поэта..." Рассказывает, как они встречались и в Омском литературном объединении, в 30-х годах, и были корреспондентами-очеркистами в газете "Омская правда". "...Кстати, Мартынов (Залыгин? – Н.К.) был очень хорошо знаком с этой женщиной из омского издательства, что была тогда руководителем литобъединения – Валентиной Степановной Курневой. И даже, по-моему, тоже влюблен в нее..."
Да, все так. Когда-то Витя мне рассказывал об этом... Письмо, как всегда, большое, ответы на мои письма, на письма ребят, знакомых.
О здоровье: "В целом – ничего, держусь-бодрюсь, так что, конечно, додержусь со всеми своими болячками до отъезда на зону... Ну, а уж как там будет – не знаю, хочу надеяться, все будет не хуже".
Последним из Чистополя было письмо под номером 10, октябрьское.
"19 деньков осталось, всего ничего... Спасибо всем за поздравления к моему дню рождения, Нинуш! Спасибо большое и самые теплые поцелуи всем-всем!" В письме пишет об очередной осенней медкомиссии, что снова диагноз: сиалоаденит. О лечении – ничего. Результат анализа в Казани сообщили: "Взят анализ 7.III. Заключение от 11.IV: опухолевых клеток не обнаружено. Nol654-1655". Что, так долго делался анализ? или Витя ошибся?
"...В целом все терпимо, пока без ухудшения..."
"...Доктор Анохин так же, как и раньше, сказал, что у меня канцерофобия..."
"...Узнав, где я, конечно, сразу посылай бандероль и посылочку... Что касается свидания, то будем надеяться, что оно тоже сразу состоится... Обнимаю нежно и крепко, целую, Мирушечкин мой! До свидания! До скорого, и теплого. Очень тебя люблю, жду-жду-жду...
Всегда ваш, с вами
Папа-Дядя-Сын-Брат-Друг-Муж-Половиночка Твоя-Витя".
* * *
Не помню, но, кажется, 12 октября к нам пришли днем неожиданные гости – двое мужчин, как сказала мама. Меня дома не было.
– И что им надо было?
– Спросили, дома ли ты.
– И все? А кто они, откуда? Чего ж ты их не оставила?
– Они сказали, что неудобно, зайдут позже.
– Ну, тогда понятно. Придут, раз я им нужна.
Почему-то это "неудобно" сразу определило – КГБ. Ну кто же из друзей и близких, и даже просто приезжих скажет "неудобно"? И "позже зайдем"? Милиция – исключается, ей слово "неудобно", видимо, по штату требуется не знать, забыть. А в КГБ – люди "воспитанные".
Часов в 7 вечера, действительно, звонок в дверь. Действительно – двое. Один давний знакомый – Геннадий Павлович Кузнецов. Второй представился Борисом Яковлевичем Кистиным.
Пожалуйста, – впустила их. Нет, в комнату пройти отказались.
– Уже поздно, а нам нужно с вами поговорить.
– Можно и сейчас.
– Нет, знаете, лучше завтра.
– Хорошо. Где вам удобно – здесь, на работе?
– Нет, знаете, лучше в гостинице.
Я даже и не знала, что у нас во Фрязино есть гостиница.
– А где она?
– Ну, это не совсем гостиница. Это общежитие, но там есть несколько комнат для приезжих. Вам удобно будет подойти часам к десяти утра? Тут рядом. – Они дали адрес.
– Но я работаю.
– Не волнуйтесь. Это мы утрясем.
– Хорошо, в 10 я буду в общежитии.
В 10 часов я пришла по данному мне адресу. Да, действительно, в доме заводского общежития – однокомнатная квартира.
Кузнецов вел себя, как старый знакомый, демонстрируя своему напарнику свою осведомленность обо всей нашей семье. Разговор был длинный, но все время вокруг одного и того же. Я должна уговорить Виктора Александровича написать заявление с просьбой об освобождении по состоянию, например, здоровья, или в любой другой форме, которую он сочтет приемлемой для себя.
Но предварительно он передал мне письмо от Вити, написанное 26.09.85. Значит, Кузнецов был и в Чистополе! Письмо написано наскоро, почерк Витин, хотя так не похож на обычный его ровный, аккуратный, четко выписанный. Но нет сомнения, что писал его Витя.
"...Поговорили, рассказал я ему об обидном, горестном факте – лишении этим летом свидания... и о здоровье рассказал. Попросил, конечно, чтобы сразу по прибытии на зону дали нам, наконец, личное свидание... Сказал он, что постарается. Может, после этого еще и во Владимир свозят, чтобы опять там обследовать, и там тоже свидание дадут..."
Это Витя-то попросил кагебешника?!
Кстати, это ж Геннадий Павлович и сообщил ему в сентябре о хорошем анализе, "об отсутствии опухолевых клеток".
– Но почему вы сами не предложите написать такое заявление самому Некипелову? Вы ж его видели!
– Он, в общем, не возражает, но хочет, чтобы вы его...
– Благословила?
– Ну, зачем вы так? Я же знаю, как вы относитесь друг к другу, как Виктор Александрович вас любит и прислушивается к вам. Поэтому он сделает все, что вы ему посоветуете.
– Ну, а ваши советы он что, не принимает?
– Ну, знаете, у нас при последнем свидании было полное взаимопонимание. Виктор Александрович впервые за все время начал разговаривать, и только, заметьте, со мной. Теперь надо, чтобы и вы поддержали нас. Мы ведь давно хотим, чтобы Виктора Александрович был на свободе. Для этого мы должны подать ходатайство в Президиум Верховного совета о его освобождении. Но вы же понимаете, в нашей бюрократической системе ходатайство без личного заявления осужденного бессмысленно. Президиум, как всякая другая, – это все-таки тоже бюрократическая организация. Для рассмотрения дела об освобождении нужно заявление.
– Так что же я должна сделать?
– Вы должны уговорить мужа написать заявление, которое его ни к чему не обязывает и не означает отступления от его позиции.
Мы знаем, какой прекрасный человек Виктор Александрович. Это человек высочайшей честности и огромной внутренней силы. И талантливый поэт. Я некоторые стихи Виктора Александровича наизусть знаю. Такие люди, как он, должны быть на свободе.
– Ну так освободите! Вы сажали, вы и освобождайте.
– Это трудно, Нина Михайловна. Вы же понимаете, бюрократическую машину трудно остановить.
Надо же, все понимают! И про бюрократическую систему, и про бюрократический Президиум, и про бюрократическую машину, которая давит все живое, а остановить ее трудно... Ну да, фашистские танки легче было остановить. Впрочем, останавливала их не бюрократическая система, а люди, привязывающие к поясу гранату... И то ведь были немецкие фашисты, на них можно было гнать людей, а тут свои, родненькие, – себя, свою бюрократическую машину остановить никак нельзя – опасно это.
– Но как вы представляете "мои уговоры"?
– Мы дадим... Вам дадут свидание с мужем, когда он приедет в лагерь. Вы должны убедить его написать заявление. Любое. Это чистая формальность.
– Я ничего не могу вам ответить, пока не увижу мужа. Во-первых, хоть вы и знаете отношение ко мне мужа, но он свободен в своем решении, я не могу как-то давить на него. Во-вторых, я должна получить свидание. И не на сутки. Мы так долго не виделись, что вряд ли я вспомню о вас. Какие деловые разговоры после стольких лет разлуки? Это просто невозможно.
– Да, да, конечно. Вам дадут двое суток, как минимум.
– Я надеюсь.
– Но вы обещаете уговорить мужа написать заявление?
– Я ничего не могу обещать.
– Но вы же хотите получить свидание?
– Конечно!
– Значит, я могу сказать своему начальству, что вы согласны поговорить с Виктором Александровичем?
– Вы можете передать вашему начальству, что я очень хочу увидеть мужа.
У меня было четкое ощущение, что из меня выдавливают хоть какую-то уступочную фразу, что она им необходима.
Хотя при начале беседы мне и предложили посмотреть под стол, чтоб убедиться, что магнитофона нет, и беседа наша – просто беседа, но я не уверена, что магнитофона не было. Может быть, он был в кармане Кистина Бориса Яковлевича, который за все время не произнес ни слова. Впрочем, тогда я не думала об этом.
– Значит, вы согласны?
– Передайте, что я хочу получить свидание.
На этом мы расстались. Я потом рассказала об этом разговоре друзьям, и мы смеялись и недоумевали: отчего вдруг такое красноречивое, откровенное признание величайшей честности узника, его таланта и искреннего сожаления по поводу того, что он не на свободе. Сам КГБ хлопочет об освобождении! Вот только нужно, чтоб жена уговорила его выйти из тюрьмы... сам не хочет.
А как же 10 обысков, на которых изымали все, написанное рукой мужа? Кое-что потом вернули. Но сколько исчезло в этом Владимирском комитете государственной безопасности? И ничего нельзя уже восстановить!
А как же за гражданскую честность – 7 лет лагерей строгого режима и 5 лет ссылки? А как же все эти лишения свиданий? Эти бесконечные ПКТ и ШИЗО? А как же дети, выросшие без отца?
Самого худшего я еще не знала.
Мало того. Я поверила этому Геннадию Павловичу. Не тому, что он так почитает В.А.Некипелова, это, понятно, просто слова, которые должны были меня захватить врасплох. Может, на это и был расчет? Я поверила, что наконец-то свидание будет. Ну, не двое суток – в это не очень верилось, но на сутки – точно дадут. Наконец-то!
И я, повеселевшая, ждала, готовясь к свиданию, Витиного первого письма из Перми.
Тот же Г.П. сказал, что Виктора вернут снова в Пермский лагерь.
Похоже, что этот активный Геннадий Павлович навещал Витю каждый год. Вот в сентябре 1985-го, раньше – в сентябре 1984 года, захватив для меня письмо, в котором Витя писал: "Кстати, Геннадий Павлович хотел бы встретиться с тобою, Нинуш. Ну, я не знаю, как там будет, как получится, ну, встреться, конечно, выслушай, поговорите обо всем". Приписка опять, в отличие от коротенького письма, странным непривычным почерком. Письмо было выслано из Коврова, т.е. Г.П. отправил, как только вернулся, видимо, из Чистополя.
В тот раз я инициативы не проявила, и Г.П., не надеясь, что я захочу с ним встретиться и сейчас, приехал сам, взяв в помощники (зачем?) местного фрязинского кагебиста, который не удержался, похвастался все-таки, что он не "досаждал" мне слежкой. Да не знаю, я равнодушна была – следят, не следят. Конечно, следят. Ну, и на здоровье.
Что же случилось со мной? Почему я так поверила? Не знаю. Не могу объяснить. Может быть, подействовал несколько заискивающий тон Г.П. Я поверила, что ему необходимо, чтобы я увидела Виктора. Не было никаких сомнений!
Нет, Ви, родной, я не могу ни забыть, ни простить им ни твоего ожидания, ни своего...
13 ноября Витя вернулся в пермский лагерь, правда, в Учреждение ВС-389/35 – это Всесвятская.
И, получив 22-го письмо, 23-го я выехала в Пермь, до ст. Чусовская. Витя в письме писал: "Тебе сегодня отправили официальное сообщение, я вчера днем при встрече с начальником учреждения попросил, чтобы его послали побыстрее, и, спасибо! – сегодня отправили, как мне сказали. В общем, жду тебя... можешь выехать, как получишь это письмецо... Наконец-то за столько лет обнимемся... В общем жду, жду, жду!"
Но соврали зэку...