Из Казани Виктор выехал 14 сентября, и последняя приписка в этом большом письме уже сделана но Владимире.
"...Пока ничего не понимаю, надолго ли, но, возможно, да...
...До свиданья, Мируш. Я с тобой! Я с тобой! ... Прижимаюсь. До свидания, любимая!".
22 сентября.
3 октября во Владимире Сережа, Женя, Михайлиша и я были на свидании с Витей.
Витя 13-го напишет:
"Как же я все-таки несказанно счастлив, несмотря на все невзгоды этого месяца, какой неожиданный праздничный подарок преподнесла мне судьба – свидание с вами! Да еще со всеми сразу. Надолго запомню этот счастливый день – 3 октября.
Конечно, растерялся. Не мог говорить со всеми сразу, у вас только две телефонные трубки были... Как они коротки – эти два часа!
...Михасенька тронула до бесконечности – вот уж доброе, нежное, верное сердечко! И я просто не представляю, да и не хотел бы, чтобы оно было иным...
...ты спросила, пишу ли я сейчас стихи. Нет, сейчас и давно уже – нет, но вот одно маленькое, о любви отсюда: "Говорили: тюрьма – это стон озлобления..."
...Неожиданно и приятно было услышать от Сережи, что он стал писать стихи...
...Хотелось бы пожелать этого и Михасе с Женей, Нинуш. Ну, Михася к этому, так или иначе придет, не сомневаюсь. Что касается Жени, то стоило бы и ему попробовать, ведь способности и то, что называется литературной, гуманитарной струной, – у него есть, а техническое образование этому нисколько не помешает, наоборот..."
6-7 октября я смогла написать Вите совсем коротенькое письмо.
И все, что хотела сказать, и все, что чувствовала, передала, переписав Вите стихотворение Лорки:
Песенка первого желания
На зеленом рассвете
Быть сплошным сердцем
Сердцем.
А на спелом закате
Соловьем певчим.
Певчим.
Душа
Золотись померанцем
Душа
Любовью отсвечивай
На цветущем рассвете
Быть собой, а не встречным
Сердцем.
На опавшем закате
Голосом с ветки
Певчим
Душа
Золотись померанцем
Душа
Любовью отсвечивай.
Целую тебя крепко.
Будь, родной.
Нина".
Да, мы все ужасно волновались. И этот ужасный телефон. И одна трубка на двоих. И Витя, по которому видно, сколько ему пришлось пережить, но одновременно, сколько выдержки!
13 октября Витя пишет из Владимира, а я 13 октября пишу коротко, потому что мне кажется, что он уже в Ленинграде.
И не хочется показать ему, как испугал меня его вид. И я разбавляю письмо, боясь главной темы, темы здоровья, словами о ребятах, о том, что они оба ужасно сдержанны в эмоциях, не сразу разглядишь, что внутри, над чем работает голова. Очень мало спрашивают. Я переживаю, думаю, что это моя вина, что это я не умею их разговорить. Может быть, потому, что самой приходится все время сдерживаться? Думалось, что Михайлишка будет открытой, но она с возрастом становится похожей на Женю, разве что очень ласковая. Много читает, хорошо пишет, а мысли – все внутри. И я не знаю, как сделать, чтобы проснулось в них обоих желание поделиться, и надеюсь, что, может быть, это придет позже.
19 октября посылаю заявление Генеральному секретарю ЦК КПСС Андропову.
"Прошу вашего вмешательства в связи с катастрофическим положением здоровья моего мужа Некипелова Виктора Александровича. У него меланома. Болезнь началась в 1980 году, и с каждым годом, а теперь с каждым месяцем проявляется все сильнее.
Муж осужден по ст. 70 УК РСФСР в 1980 г. Последнее время он отбывал срок в г.Чистополе ТАССР в Учреждении УЭ-148/СТ-4. В конце сентября текущего года из МВД СССР и из Медуправления МВД СССР мне сообщили, что по жалобам Некипелова В.А. и по моей просьбе принято решение о направлении его в специализированную больницу в г.Ленинграде на обследование.
28 сентября я получила вдруг извещение из ОД-1/СТ-2 г.Владимира, что мой муж прибыл для отбытия срока наказания в учреждение ОД-1/СТ-2 и имеет право на краткосрочное свидание и бандероль. 29 сентября мне свидания не дали, но со мной провел беседу работник Владимирского КГБ Кузнецов Г.П., заявивший, что муж переведен во Владимирскую тюрьму по его, Кузнецова, инициативе, что он "устроит" мне свидание с мужем, но я должна помочь мужу изменить свои убеждения, выступить с покаянным заявлением по телевидению, по радио... и тогда можно будет говорить о помиловании, об изменении условий содержания, о возвращении мужа домой.
Официально свидание мне было предоставлено администрацией учреждения 3 октября 1983 г. На свидании присутствовал Кузнецов Г.П., вмешивался в разговор, объясняя мне, что судьба моего мужа, а детям – что судьба их отца, судьба семьи может измениться только в случае выступления мужа по телевидению, радио, написанием заявления о помиловании. Все это не поддается описанию. Муж содержится в одиночном заключении, в холодной камере, ему не выдают теплого белья (хотя оно у него есть в его личных вещах), ему не выдают даже телогрейки для прогулки, и с 14 сентября по 3 октября он не выходил на свежий воздух.
В медицинской карте никаких записей о его болезни нет, поэтому тюремный врач недоуменно пожимает плечами, предлагая начать обследование заново во Владимирской тюрьме, включая и повторную биопсию.
3 октября я узнала, что во Владимире оперировали мужу опухоль на бедре. Выглядит муж очень плохо. Каждый день без лечения может оказаться роковым.
10-го сентября, вызвав мужа на этап с вещами, администрация Чистопольской тюрьмы сказала ему, что его отправляют в больницу.
Прошло почти полтора месяца, а неизвестно, когда муж попадет в нее. В Медуправлении МВД СССР 4 октября мне сообщили, что наряд на направление мужа в Ленинградскую больницу послан во Владимир 25 сентября.
Прошу ускорить исполнение этого наряда".
После свидания с Витей и еще раньше, 29 сентября, мне стала ясна цель перевода Виктора во Владимирскую тюрьму и роль в этом КГБ в лице Геннадия Павловича Кузнецова.
Вите пишу: "Все эти дни думаю о тебе. Хочется обнять и успокоить, и ободрить...
Но нет уже сил терпеливо ждать казенных ответов. И тревога все больше.
...Вить! До свидания, родной!
Пусть хранит тебя Бог и моя любовь, и дети наши, и их любовь.
Будь! Твоя Нина".
26 октября я пишу Вите:
"...Ничего не могу сообщить тебе после разговора в Медуправлении. Видимо, твой вопрос решается не медиками..."
А 27 октября Витя пишет мне:
"Все еще живу радостью свидания... Да, долго не было твоих писем, вот чем трудны всегда переезды...
...Вчера осмотрел меня онколог. Он считает, что ничего особо страшного нет, т.е. это все-таки все не злокачественное. Хотя что же именно – тоже не определил... Хочется верить этому, и дай Бог, чтобы это все также подтвердилось в Ленинграде..."
15 ноября Витя, наконец, добрался до Ленинграда. 17 ноября взяли первые анализы: кровь из пальца, из вены, мочу. Витя сообщал также, что здесь можно получить свидание – каждое второе воскресенье месяца.
"Челюстно-лицевой хирург никакой патологии на шее не нашел, и опухоли никакой. Сделали рентген, "что-то обнаружилось"... Ну посмотрим, надо обследоваться до конца.
...Что касается общего самочувствия и настроения, то оно у меня, как всегда, бодрое, так что не волнуйся, родной. Опять делаю зарядку по утрам и обтирания холодной водой..."
Итак, ничего не обнаружено. И никакого профилактического хотя бы лечения измотанного, измученного зэка. А ведь больница носит имя доктора Гааза!
И я, поверив, что действительно нет самого страшного, пишу – уже после выписки Вити из больницы:
"Главврачу УС-12/20, больница им.Гааза
С 14 ноября по 4 декабря этого года в Вашем учреждении находился на обследовании мой муж Некипелов Виктор Александрович 1928 г.рожд.
Я благодарна специалистам учреждения, установившим по результатам обследования, что ничего угрожающего у мужа нет. Тем не менее, все болезни остались. Опухоли лимфатических узлов не уменьшились. Прошу Вас сообщить причину увеличения лимфатических узлов, а также Ваши рекомендации лечения болезни.
Почему не было проведено лечение в УС-20/12? И где оно будет проведено?
27.XII.83".
И, конечно, в Ленинграде никакого свидания не дали. И, конечно, никто не захотел даже разговаривать со мной.
Маленькое окошко. Перед ним длинная очередь родных, находящихся в тюрьме-больнице. Каждому уделяют ровно 30 секунд.
– Фамилия?
– Год рождения?
– Не выписан.
– Следующий!
– А что у него нашли? - пытается узнать спрашивающая.
– Не могу сказать. Следующий.
– Но...
– Следующий!
А ведь приезжают сюда за тысячи километров. И приезжают как бы и не в тюрьму – в больницу.
И там, за окошком, сидит человек в белом халате – "дежурный врач" для приема посетителей.
Мне ответил тоже: – Не выписан.
– А сколько времени он пробудет у вас?
– Не знаю. Вопрос о выписке не стоит. Лимфомы никакой нет! Есть туберкулема. Застаревшая.
Однако выписали быстро. Почему?..
Но эти вопросы пришли потом. А в октябре я писала Вите во Владимир: "Рада бесконечно, что увидела тебя. Вид, конечно, был неважненький. Но, Господи, сколько ж ты пережил всего, откуда ему быть хорошему? И все-таки ты был красивый, Мир! И никакого сравнения ни с кем, кого видела перед и после свидания. Ты ведь знаешь мою способность ничего не видеть на улице. А тут я специально всматривалась в лица! И все – нет, нет, не то. И как далеко всем до тебя.
Пусть улыбнутся читающие, и даже ты, но я пишу это серьезно. Целую тебя. Будь!"
Ждала октябрьского Витиного письма с нетерпением. Ждала его реакции на свидание, ждала слов нежности, теплоты, которых не хватило на свидании. Благодарила за стихотворение о тюрьме. В нем была какая-то очень глубокая мудрость, и очень глубокая доброта.
И Любовь – не просто любовь, а чувство, которое невозможно объяснить. Что-то очень большое, очень светлое, не умещающееся внутри... Только поэты умеют выразить, сказать необъяснимое, невыразимое. "Ты, правда, большой поэт, Витюшенька. Это дар Божий, – писала я, – а, может быть, дар всего бесконечного во времени человечества".
С 28 октября по 28 ноября Виктор быт опять для нас в неизвестности. Во Владимире нет. В Ленинграде нет. В ГУИТУ отвечают, что Некипелов находится во Владимире. Кому верить? Ноябрьское письмо почему-то послано из Владимира в октябре.
Из всех бесконечных вычислений прихожу к выводу, что перед тем, как попасть в больницу, Витя 10 дней как минимум провел в Ленинградской пересыльной тюрьме.
Письма из Ленинграда возвращаются с отметкой: "не значится".
Нет, вся система отработана только на то, чтобы мучить людей, только на то, чтобы ломать и корежить их. Конечно, КГБ знает, где Витя, и Геннадий Павлович знает, но мне не хочется идти к нему. И никакого желания разговаривать.
Он запомнился мне первый раз в аптеке, когда был с Романовским, с тем самым, что обиделся за свою "единственную извилину". Второй раз, когда самолично в 1980-м осенью привез мешок с магнитофонными лентами. Увидев на диване несколько книг (под ними лежал Авторханов!), взял верхнюю - Зощенко.
– Это вы читаете?
– Нет, это мой сын читает.
– Я бы не советовал давать детям такую литературу.
– А что бы вы давали?
– Ну, мало ли хороших детских книг!
– Например?
– Ну, например, "Рассказы о Ленине"...
Я потом долго казнила себя, что не показала Геннадию Павловичу оглавление этого томика Зощенко. В нем как раз была серия рассказов о Ленине.
Но тогда я благодарила Бога, что он не вытащил Авторханова!
И третий раз, 3 октября 1983 г., когда он буквально подскочил после свидания ко мне с претензией, почему я ничего не сказала мужу из того, о чем он просил меня накануне, о том, чтобы Виктор написал заявление о помиловании и о признании своих заблуждений. И тогда я крикнула ему в лицо:
– Вы убиваете мужа! И если вам велено его убить, то делайте это без моей помощи!
|
