Моей Маленькой Соне
«Ну и забава у людей – убить двух белых лебедей!» /В.Высоцкий/
_______________
Как это часто случается, Василий женился дуриком. В выпускной вечер, перед торжественным собранием, острая на язык Верка под гогот сокурсников возьми да и спроси его:
– А что, Вась, жениться тебе на мне слабо?
– Нет, почему же?! – мгновенно среагировал Василий и, взяв Веру за руку, выдернул ее из круга и повлек к выходу.
– Вась, ты что? Ты куда?..
– В ЗАГС, – негромко и хладнокровно отрезал Васька.
Банкет прошел без них...
Василий был человеком угрюмым, никогда не смеялся, друзей не имел, но Вера не брыкалась – жизнь ее была сломана: все знали, что еще на первом курсе ее жестоко изнасиловали, по поводу чего многие в ее отсутствие были не прочь похихикать. Если бы она была шлюхой, к ней, осуждая ее на словах, втихаря подкатывались бы. Если бы, вдруг, какую-нибудь жестокость проявила она, на нее смотрели бы снизу вверх – как на героя. Но изнасиловали ее. И потому «самое передовое в мире» общество взирало на нее с откровенной брезгливостью.
После неудачно сделанного аборта способность к деторождению Вера потеряла, о чем она предупредила Василия по дороге в ЗАГС, но тот твердо закрыл тему: «Идем!».
Окружающие предрекали их семье скорый крах. Но годы шли. А на десятый им подвернулся случай. Пройдоху Кочкина, пробившего себе годичную командировку в Египет, взяли – видимо, не с тем поделился. Второй кандидат на поездку был в отпуске. А посланца «братской страны» уже ждали, и потому Василию предложили быстро оформить бумаги. С женой!
Василий был не дурак... Застопорить их выезд могли лишь за недостатком «заложников»: Вера была круглая сирота, да и у него никого, кроме больной матери, не было. Узнав о новости, Марья Трофимовна грустно-утешительно произнесла: «Слава Богу, что я еще жива...»
Когда стало известно, что последняя инстанция дала «добро», Марья Трофимовна усадила детей напротив:
– Дети мои, жизнь наша невеселая, и нет ни малейшей надежды на лучшее. Судьба отца вам известна... А для матери самое большое горе – это знать, что ее дети несчастны. И потому, если вы хотите, чтобы из этого мира я ушла с легким сердцем, – не возвращайтесь. Если вам это удастся, знайте, что мне будет легко, и это снимет с ваших душ камень. А от этого и мне станет еще легче. А там, – и она махнула рукой куда-то вдаль, – может, и Вера излечится от недуга. Обо мне не плачьте.
Долгое время спустя успокоились в светлых надеждах, с ощущением, будто в золотую осень солнце поднялось невысоко, да так и замерло. Предстояла вечная разлука, каковую мало кому довелось испытать наяву. Но последние слова матери оказались живой водой: дети брали ее жертву не безвозмездно – как танцующие на гробе, – но чтобы так же щедро пожертвовать когда-нибудь и самим, – ибо только так можно спасти род человеческий.
Предотъездный сабантуй прошел гладко. А когда гости разошлись, трое обездоленных людей стали вспоминать, вспоминать...
В аэропорту все держались молодцом, только у Веры глаза блеснули, всего на миг...
Марья Трофимовна умерла через два года. Помогали ей две добрые, но далекие от политики женщины, с которыми о самом сокровенном она делиться не могла. Жила же Марья Трофимовна знанием, что теперь ее дети устроят свою жизнь по собственному усмотрению; да еще – длиннющим письмом сына, написанным им за два дня до отъезда. Она перечитывала его перед сном и каждое утро – как молитву, и этого ей было достаточно...
В Каире, улучив первый же удобный момент, Василий с Верой шмыгнули в английское посольство, а вскоре как политбеженцы перебрались в Лондон. Начиналась новая жизнь – с нуля. Из прошлого остались лишь они – друг для друга.
***
Была ли у Василия и Веры когда-либо взаимная страсть? Пожалуй, нет – как у людей, объединившихся под давлением обстоятельств. Ведя десять лет назад Веру в ЗАГС, Василий вовсе не был в нее влюблен. Но и никаких мерзостей – вранья, подлизывания – он за ней не знал. Видел, как она презрительно относится к рвущимся в первачи. Сокурсники Веры при ней о ее «позоре» не заикались. Было, правда, однажды, так тот на всю жизнь запомнил...
Идея с ЗАГСом пришла Василию мгновенно, однако не на пустое место: Веру среди всех своих знакомых он выделял как человека наиболее порядочного. К тому же, ему всегда хотелось хоть чем-нибудь утешить обиженных. Тут-то он и воспользовался Вериной шуткой.
Верина же реакция определилась ее положением отверженной. Она уже давно настроилась на одинокую жизнь. И вдруг судьба отвела ей всего полчаса, чтобы обратить внимание на своего будущего мужа. Василий был нелюдим. Вел он себя всегда «правильно», но инициативы не проявлял; после всяких собраний спешил домой или в библиотеку. Хорошо это или плохо? Сокурсницы на него не заглядывались: так себе, не поймешь, что и за человек. Но ведь одиночество – еще страшнее...
Свадьба была скромная, тем не менее, Василий пригласил на нее всех, «кого следовало». Вера была в недоумении, но после празднества Василий ей объяснил: «Эта свадьба – для них. А до нашей... – еще дожить надо...».
Так вот и пролетели первые десять лет: не то чтобы счастливо, однако и без особых огорчений – спокойно, размеренно. Женитьба не изменила характера Василия: он по-прежнему оставался взвешенно-угрюмым. И только когда они с Верой забирались в несусветную глухомань – куда-нибудь на Верхоянский хребет или юг Кольского, – где духом человечьим не пахло, он преображался. Под насвистывание сентиментальных мелодий легко и играючи Василий создавал светлый комфорт, удивительно гармонирующий с девственностью природы. Тогда и к жене у него просыпалось нечто похожее на ласку. Однако Вера постоянно ощущала в муже вторую половину души, наглухо закрытую от всех. Много раз она пыталась проникнуть за перегородку, но Василий, отшучиваясь, всегда как-то ловко ускользал.
***
...К лондонской жизни Василий отнесся скептически-настороженно – боялся разочарований. Он всегда настраивался на худшее: если ничего хорошего не произойдет – все нормально, так и должно быть, а если произойдет – можно от души порадоваться.
Говорят, эмигранты из России вживаются в западную жизнь в среднем за шесть лет. Они уложились в пять. С обывательской точки зрения устроились они просто прекрасно: высокооплачиваемая работа в крупной проектно-строительной компании; хоть и в кредит, но купили шикарный коттедж с английским минипарком. Казалось бы: живи да наслаждайся. Ан, нет, ощущение счастья не возникало.
Проходя мимо детского сада, Василий всегда замедлял темп. Вере о своей тоске виду не подавал, все пережигая в себе. Хотя жена и прошла курс лечения в лучшей поликлинике, должные месячные события не происходили.
И все-таки не это угнетало его более всего: в принципе можно было бы кого-нибудь усыновить или удочерить. Угнетало безнадежно чуждое общество со зрелищем на первом плане.
Однажды Василий вернулся с работы взвинченным.
– Вась, что случилось?..
– Все, Вер, больше не могу! Вот у меня где – вся ихняя распрекрасная жизнь. – И он резанул рукой по шее.
Вера больше не допытывалась, о чем шла речь – знала: духовная и душевная убогость общества профессионалов, живущих своим узким обывательским мирком.
Из России бежали от абсурда и жестокости; здесь же, напротив, все логично, все просчитано. И вежливость исключительная. Вот только на черта эта вежливость, если душой прислониться не к кому. Кроме как к Верке. А если во всем мире есть лишь одна близкая душа, так стоит ли тужиться, каждое утро надевать ошейник и наигрывать респектабельность?!
– А что, Вер, драпануть со мной на край света тебе слабо?
Пока Верино сознание усваивало как шутку первую часть вопроса, оно уже подготовило ряд контрдоводов. Но заключительное слово «слабо» взрывной волной отбросило Веру на пятнадцать лет назад – в тот, изменивший ее судьбу, день. И, не раздумывая, как прыгают в ледяную воду с закрытыми глазами, за Веру ответили ее гордость и благодарность:
– Нет, почему же...
– Спасибо, – сдержанно и весомо поблагодарил Василий.
Наутро они заявили об увольнении по собственному желанию и дали всевозможные объявления о распродаже имущества. Однако фирма – на законном основании – на два месяца их притормозила. Тем лучше: будет время подготовиться к отъезду основательно.
Василий повеселел – опережая будущее. Вера только успевала реагировать на его бесконечные оригинальные инициативы.
– Вась, а край света – это где?
– О, Вер, это самый что ни на есть восточный полинезийский остров, за которым, кроме голубого цвета, уже ничего нет. Дальше только, за тысячу миль, – таинственный остров Пасхи.
Спустя два месяца – день в день – Василий с Верой взошли на трап самолета, направлявшегося в Панаму. Там они приобрели большую и добротную надувную лодку, а также закупили особо дефицитные для робинзоновской жизни продукты. Но самым драгоценным грузом был ящик с измерительными приборами и высококачественными инструментами – Василий уезжал с_т_р_о_и_т_ь новую жизнь.
Среди теплых островов на земле необитаемый Дюси – самый отдаленный от цивилизации. Согласно географическим справочникам, Дюси входит в состав четырех английских островов, расположенных в южной части Тихого океана. Адамстаун, столица и единственный населенный пункт колонии, расположен на самом крошечном из островов – Питкерне. Проживают в столице всего... шестьдесят пять человек, пятнадцать из которых – дети. На Питкэрне нет ни аэродрома, ни морского порта. Лишь два раза в году заходит на остров новозеландский корабль, о чем Василий с Верой узнали уже позже – в Адамстауне. В Панаме же им чудом удалось уговорить капитана одного чилийского корабля, идущего в Окленд, пройти мимо Питкерна.
...Жители встретили пришельцев радушно – ведь все они и сами потомки матросов, восставших против жестокого с ними обращения. Свободолюбие вошло в их кровь. Когда несколько лет назад новозеландское правительство предложило островитянам помощь в переезде на большую землю, они единодушно отказались.
В Адамстауне Василию с Верой тоже повезло: тот самый гуманитарный новозеландский корабль пришел всего через месяц, и по пути на остров Пасхи он застопорил в кабельтовом от наветренного берега Дюси. Договорившись с капитаном о том, что через год его корабль заглянет на остров, Василий с Верой сели в надувнушку и, распрощавшись, отдались во власть ветру.
Необитаемый Дюси оказался более ласковым пристанищем, чем это казалось Василию. Небольшой атол – всего полтора километра в поперечнике – состоял из четырех островов, окружавших неглубокую песчаную лагуну. Вереницы коралловых рифов защищали атол и его лагуну от больших океанских волн. На большом острове была даже пальмовая роща, так что недостатка в стройматериале не было. Но необитаемость атола была относительной: нашим отшельникам предстояло соседствовать с огромной колонией морских птиц. И чтобы не вызывать у них неприязнь, Василий с Верой решили к их гнездовьям не прикасаться.
И вот на следующее утро над бескрайними тихоокеанскими просторами, возвещая начало новой жизни, колоколом зазвенел топор в руках Василия. Теперь жизнью отшельников управляла инициатива, освобожденная от осточертелого «надо», и потому работать и творить стало величайшим удовольствием.
Описать, с каким совершенством Василий с Верой обустроились на необитаемом острове всего лишь за год, – дело вездесущих журналистов. Нас же интересует с_у_д_ь_6_а .
***
Однажды Василий проснулся от того, что, подвинувшись к жене, нашел ее место пустым. Почувствовав что-то необычное, он вышел из дому. Небо играло восходом. Упираясь в высокие облака, лучи отражались в розовый океан.
Василий обнаружил Веру сидящей с поджатыми ногами на камне, что на изгибе тропинки, сбегающей к воде. В переливах перламутрового пламени она казалась плывущей на корабле нимфой. Легчайший бриз покачивал ниспадающую прядь ее засеребрившихся волос. Задумчиво-грустным взглядом Вера провожала восход. Нет, погоди, как же Василий мог это увидеть, если она сидит к нему спиной?
Василий пошел вниз и в трех шагах от камня остановился обалдевшим: на камне сидела вовсе не жена и не Вера, а очаровательной нежности создание, о существовании которого Василий даже не подозревал.
– Вер, это – ты?..
– А?.. Это ты... ?..
Но какое-то слово Вера недопроизнесла. Она попыталась сделать движение – по-видимому, намереваясь встать. Но Василий опередил: он взял ее, обнаженную, на руки и понес к играющей розовой рябью воде...
В тот сумасшедший день они открыли себе друг друга. Безумная любовь, немереное время и два существа слились воедино. Спешить им было некуда – впереди была вечность, их вечность. Но каждый день они жили так, как будто он был в их жизни последним, – на полную катушку.
Вставали без звонка – по зову аппетита к очередному чуду. Проснувшийся первым тихонько выходил на кухню, готовил завтрак. Второе место за столом теперь обычно пустовало – им хватало одного. Все нехитрые хозяйственные дела они выполняли вместе – любуясь друг другом, шутя и смеясь. Удивлялись: ежедневно как будто одно и то же, а не надоедает!
Впрочем, раскрепощенные, они дали волю своим выдумкам: каждый день старались быть разными – в чем только возможно. Сюжет дня заказывался по очереди. Со вкусом и лукавством Вера меняла свои наряды: то она встречала Василия в одной лишь алой косынке, повязанной на шею, то надевала свое единственное вечернее платье, каждый раз неповторимо меняя его с помощью сборок, цветов и перламутровых украшений, говоря: «А сегодня наш вечер начинается с завтрака!». Василий старался по-своему не отстать:
– Сегодня я буду корабельных дел мастером, а ты – специалистом по коктейлям.
В такие дни Василий занимался постройкой катамарана, а Вера готовила разнообразнейшие напитки.
В другой раз Василий наряжался в Ивана-дурака.
– Что-то ты сегодня страшный какой-то, – укоряюще говорила Вера.
– А это чтоб завтра ты меня полюбила крепче, – склонив голову, глядя виновато-ласково на жену, оправдывался Василий, и, смеясь, они бросались в объятья.
А иногда Василий говорил:
– Сегодня я заказываю день грусти. И тогда до самого вечера Вера следовала за ним тенью, боясь спугнуть минорный настрой его души. В такие – обычно пасмурные – дни они подолгу сидели на скале, вслушиваясь в шелест далеких волн и напевая песни Новеллы Матвеевой. Ах, если бы еще она не дала слабинку в час лихих испытаний в «эпоху застоя», Василий высек бы в скале ее барельеф...
Весь мир для Василия и Веры был именно здесь и именно сейчас. Радио включали лишь для того, чтобы узнать заранее об урагане; все остальное им казалось ненужным.
Из прошлого пришел к ним только день рождения Мирьи Трофимовны; ее рюмка, наполненная крепким самодельным ромом, простояла весь день, а перед сном ром распили на двоих, каждый вспомнив последние слова матери, но... про себя. До полуночи просидели у костра на скале, рассказывая каждый друг другу о своем детстве, о своих юношеских представлениях о счастье, удивляясь тому, куда это их судьба занесла. А когда Вера вспомнила пожелание Марьи Трофимовны излечиться ей от бесплодия, то расквасилась. И долго еще Василий утешал жену...
Утренний сон затянулся. Но Верка, еще не уверовавшая в безопасность до конца, вдруг встрепенулась:
– Вась, слышал?
– Что?
– Звук какой-то необычный, заунывный.
– Погоди, а какое сегодня число-то?.. Так это ж Скрэбл идет!
Забыв про завтрак, захватив лишь сувениры для Скрэбла, Василий с Верой побежали к воде. Сев в катамаран и отойдя от берега на сотню метров, они увидели за южным мысом идущий в их сторону корабль. Сочтя неудобным дожидаться встречи на месте, Василий подналег.
Встреча была короткой, но теплой. Под конец капитан предложил отшельникам вернуться в город. Василий с Верой перевели взгляд со Скрэбла на друг на друга, и капитан понял: предложение напрасно.
И только когда катамаран был уже далеко, капитан провел ладонью за ухом: «Черт побери, мы еще и развернуться не успели, а они уже полпути прошли!»
***
Где-то через месяц Василий, не будя жену, пошел собирать устриц. Когда он, чуть не захлебываясь, потянулся рукой в глубокую расщелину за устрицей, раздался пронзительный Верин крик:
– Ва-а-а-сь!
С испугу Василий выпустил из рук сетку, и она закувыркалась, возвращая морю его обитателей. Василий посмотрел вверх: от камня к нему бежала визжащая от радости Верка. На вытянутых руках она несла нечто... в ярко-красных пятнах... Василий пробкой вылетел из воды:
– Ну, Верка! Ну, Верунчик, это нам с тобой свадебный подарок!
Он схватил жену; раскрутившись и потеряв равновесие, они с шумом полетели в воду.
|
