Впервые эту историю я описал в очерке «Дети в больнице» году в 1985-м и опубликовал ее в приложении к парижской газете «Русская мысль» «Обозрение», которую редактировал историк Александр Некрич, а мы с Соней занимались набором и метранпажированием. К сожалению, перед переездом из Парижа в Гасконию мы, забыв о своих публикациях, все номера Приложения отправили в макулатуру. И потому придется описать заново ключевой момент того рассказа.

***

Это произошло в марте 1966 года, когда нашему сыну Руслану было чуть больше двух лет, а Вове – четыре с половиной года. В то время мы жили в ужасной бедности: Соня с окладом 75 рублей работала переводчицей в Патентной библиотеке, а я с окладом тоже порядка 70 рублей работал завхозом в лаборатории психологии при философском факультете МГУ у самого Леонтьева. Жили в 16-метровой комнате в деревянном доме без удобств в подмосковном Пушкине. Голодать не голодали, но о витаминах и добротном питании не могло быть и речи...

Руськины ясли находились в квартале между ул. Крупской и ул. Марии Ульяновой, Вовин садик на улице Строителей. Каждый день мы поднимали их в пять утра, чтобы к семи отвести в Москву в ясли и садик, после чего сами ехали уже на свои работы. Полтора километра до станции я носил Вову на шее, а Руську на руках. Потом садились в душный безостановочный загорский поезд. Потом из духоты попадали на вокзальный мороз, спускались в метро и ехали до станции «Университет». Оттуда трамваем до Руськиных яслей, а затем пешком до Вовиного садика. И так каждый день! Так что не простудиться было нельзя...

И вот за два года Руська заболел воспалением легких третий раз! Серьезно. Врач немедленно дал предписание положить его в Пушкинскую городскую больницу, что мы тут же и сделали. Но, как известно, беда одна не приходит. Через два дня мы узнали, что нашего ребенка обижают старшие дети и отнимают у него наши передачи. Домой мы вернулись в расстроенных чувствах.

Вова, слегка простуженный, находился дома. За вечерним столом мы в десятый раз обсуждали проблему: как помочь двухлетнему ребенку? И тут Вова встревает в разговор и заявляет: «А вы положите и меня в больницу, я буду там Руську защищать!» Мы обалдели от его предложения, но, взвесив все «за» и «против», пришли к выводу, что это единственный выход из тупиковой ситуации.

Наутро мы вызвали на дом участкового врача, который относился к нам очень хорошо, и рассказали ему о предложении сына. Без колебаний она выписала направление в больницу и Вове. В тот же день он пошел «на фронт»...

Надо отметить, что для Вовы это было нелегким испытанием, ибо он имел ярко выраженную восточную внешность. А каждого, кто хоть чем-то выделялся из однородной массы, особенно в малых городах и городских поселках, общество старается пнуть, да побольнее. А еще на Вовину беду мы приучили его быть вежливым и миролюбивым. И потому пришлось ему менять коней на переправе...

Но худо ли бедно ли через три недели наши дети вышли на свободу – здоровые и набравшиеся опыта. Однако самому Вове еще долго пришлось терпеть придирки сверстников. С гарантией они прекратились лишь с эмиграцией в 1982 году в Америку, где со своей индейско-испанской внешностью он стал привлекательным красавцем.