Вот история Герхарда Кляйна, основателя крупнейшей в мире парфюмерной компании. О его удачливости до сих пор ходят легенды. Не то чтобы Кляйн обладал какими-то особыми талантами: ни пронырливостью, ни острым нюхом Гренуя не наделила его природа. Он был однако из тех редких баловней судьбы, у которых всякое слово превращается в бриллиант. Такие люди даже из большой беды умеют извлечь хотя бы маленькое, но счастье. 
О нем говорили разное. Одни болтали, что будущий предприниматель семь лет провел в тибетском монастыре, где овладел секретными магическими техниками. По другой версии он якобы занимался черной магией, а то и вовсе продал душу дьволу. Третьи, напротив, считали Кляйна существом с лучезарной кармой. 

Ларчик на самом деле открывался просто — и совсем не так, как думали многие. Все началось с того, что девятилетний Герхард чуть не утопил в иле новехонький велосипед. После ночного ливня дорогу развезло, и парнишка, не успев притормозить, вылетел с поворота в заболоченный пруд. Сам измазался противной черно-зеленой жижей с ног до головы, промок, будто котенок, но вылез, а вот стальной друг увяз чуть ли не по самую раму. Бросить его Герхард не мог. Семья Кляйнов жила бедно, и мальчик знал, что другого велосипеда ему не купят. Не мог он и позвать на помощь. До ближайшего поселка — километров пятнадцать, пешком если и дойдешь, то не быстро, а ил затягивал — прямо на глазах скрылись в густой черноте колеса. Через полчаса — максимум — здесь будет ровное место. Утонувший велосипед никто не найдет. 
Изо всех сил упираясь ногами в твердый берег и придерживаясь одной рукой за камыши, мальчик ухватился другой за седло и потянул. Жижа хлюпнула. Мерзкий звук — точно слюнявый поцелуй. Герхард стиснул зубы и потянул еще раз, но велосипед сидел крепко, а может, зацепился за что-то внизу. 
«Ну, пожалуйста, - прошептал мальчик. - Отдай мне его... прошу тебя! Пожалуйста, спаси мой велосипедик...». 
Он чуть не плакал и сам не понимал, к кому обращается. Он не верил в Бога, потому что не верили его родители. Сказки про водяных и русалок — тем более считал глупостью, предназначенной для младшей ребятни. Да и не живут русалки в болоте... И все-таки Герхард умолял кого-то невидимого. Должно быть, в каждом сердце — на самом донышке — плещется вера гораздо более глубинная, отчаянная, искренняя, чем пытаются донести до нас церковники. Она сокровеннее и мудрее, и наивнее, чем выглядит в сказках.
«Пожалуйста», - всхлипнул мальчик. Кисть и предплечье ломило, а пальцы затекли. Незримый молчал.
«Возьми два года моей жизни, только помоги вытащить велосипед...», - пробормотал Герхард торопливой скороговоркой. Словно давал обет или суетливо, боясь, что продавец передумает, выгребал из кармана последние гроши. Но карман был пустым и дырявым, а лет впереди —  не счесть. В детстве жизнь видится бесконечной.
Странная, если подумать, сделка. Герхард однако понимал, что за все на свете приходится платить. В семье Кляйнов редко дарили подарки, зато в ответ на любую — даже самую невинную — просьбу немедленно оглашалась цена запрашиваемого. Что, этот мячик? Семь пятьдесят — на такую ерунду?! Зимние ботинки, говоришь, малы? Опять? Так это же целых двадцать марок! Думаешь, у меня деньги в огороде растут? В конце концов и мячик, и ботинки покупались, но в душе оставалось липкое чувство вины. Эта вина росла, надстраиваясь и вытягиваясь, как многоцветная сороконожка из лего. Новая покупка — новый кирпичик. Мать и отец ругаются, подсчитывая семейный бюджет — еще один. Выволочка за порванные сандалии — третий. 
Велосипед вышел из ила легко, как нож из масла, и Герхард, позабыв свои тревоги, принялся обтирать его пучками травы. 
Так вихрастый неудачник — щуплый и невзрачный, пугливый не по годам — превратился в любимца фортуны. С того дня его карманы были полны твердой валюты, которую мальчик старался расходовать экономно. Сидит ли в чулане, наказанный, а в каждом углу мерещатся крысы, и вон тот мешок с картошкой похож на огромного призрачного пса? Ответственная контрольная в школе? Потерял кошелек по дороге в магазин? Учитель несправедлив или пристают старшие ребята? Ссора с другом? Болезнь? Отец собрался уходить из дома? Все можно исправить — надо только шепнуть: «Полторы недели...» или «Две...», или «Три...», а порой и двух дней оказывалось достаточно. 
Два года за велосипед — это, конечно, расточительство, но Герхард ни о чем не жалел. Самый первый гешефт редко бывает выгодным.
На выпускном экзамене он расщедрился — уж очень противно вспотели ладони, и сброшюрованные в небольшую тетрадку листки промокли чуть не насквозь. Кровь стучала в виски так громко, что Герхард не различал собственных мыслей. Завалить выпускной — это не шутка. Останешься без образования — пойдешь в мусорщики, что ни день пугали родители. «Пять месяцев, - пробормотал Герхард, слушая, как затихает, выравниваясь, сердцебиение. - Ну, хорошо — шесть... Семь — и не днем больше!»
Голова прояснилась. От неуверенности не осталось и следа. Полупонятные значки на бумаге словно по мановению волшебной палочки, обратились ясными и знакомыми математическими символами. Герхард взял ручку и углубился в решение задач. 
Потом была учеба в университете. Работа в отделе сетевого маркетинга компании «Орифлейм». Собственное дело, которое началось с крохотного магазинчика на Берлинер-променаде, а потом расширилось, укрупнилось, взошло, как на дрожжах. Брак — не по любви, не по расчету, а из какой-то душевной пустоты, что ли... но обернувшийся неожиданной выгодой. Глуповатая трогательная девочка, бывшая сокурсница Герхарда, обладала редким талантом — очень интеллигентно и тонко — как бы исподволь — очаровывать людей и обрастать, таким образом, нужными связями. 
Никто и не догадывался, что с каждой новой удачей время юного счастливчика Кляйна таяло, сжимаясь, будто шагреневая кожа. Не замечал этого и сам Герхард. Жизнь все еще казалась ему ровным полотном, бесконечным, как рельсы, уходящие за горизонт. 
Он не знал — хотя и не раз задумывался — с какой сущностью нечаянно вступил в сговор. Точно не с Богом и не с дьяволом. Для них обоих ценны человеческие души, а не годы. Однако душа, говорил себе Герхард, это не то, чем можно торговать. Она — нечто постороннее, вроде синицы, которая свила гнездо под твоей кровлей. 
От рельсов — где-то там, впереди, отламывались куски — полотно крошилось, но к настоящему все это не имело никакого отношения. Как не вычерпать моря половником, верил Кляйн, так не вычерпать целой жизни по месяцам. Вон ее сколько!
В моем рассказе нет интриги. Течение его предсказуемо. Наступило утро — такое же, как и все другие — когда, стоя в пробке на мосту, тридцатидвухлетний Герхард Кляйн совершал давно ставший чем-то вроде обряда торг. 
«Чтобы выгорело сегодняшнее дельце... - задумчиво процедил сквозь зубы, говорить нормально не давала закушенная в уголке рта сигарета, - полтора месяца...», и выпустил колечко дыма в открытое окно. Кляйну предстояли важные переговоры с банком.
Он благоговейно прикрыл веки, ожидая, когда мигнет темнота. 
- У вас осталось две недели, - внезапно прорезался в сознании голос, как будто его собственный, но все-таки чужой, лишенный теплых человеческих оттенков.
Герхард вздрогнул. В какую-то долю мгновения ровное полотно перед его взором сверкнуло и рассыпалось. Поезд стоял в тупике. То, что испытал Кляйн в эту минуту, не было страхом близкой смерти — скорее разочарованием, тусклым и плесневелым, будто старая монета. Он чувствовал себя как человек, который купил что-то ненужное, а заплатил настоящими деньгами. 
Темноту перед глазами затопило красным. Договоры, кредиты, встречи — все сделалось призрачным, неясным, мерцающим, как фары машин сквозь пелену дождя. Только четырнадцать дней, нанизанные друг за другом на серебряную нить, оставались реальны. 
- … две недели. Будете платить? - деловито осведомился голос.
- Нет, - сказал Герхард, - не буду.
Он увидел себя мальчишкой на берегу заболоченного пруда. Слева излучиной выгибалась глинистая дорога, справа колосилась высокая — в его детский рост — трава. В пруду тонул велосипед. Герхард смотрел, как скрылись в иле рама, сидение, руль, потом отер влажные дорожки со щек — и открыл глаза. 
Первая бусина из четырнадцати оказалась пронзительно изумрудной, в чем виноват был зеленый фольксваген, пролетевший по встречной полосе. Мимолетное отражение в зеркале ослепило. Кляйн опустил стекло и высунулся из окна. Золотились мшистые перила, горячие от солнца, на них медленно оседала хлопьями зеленоватая пыль. Сквозь трещину в асфальте проглядывала бледная щеточка осота. Под мостом аптечной зеленкой переливались воды Саара. Белый кораблик у причала только подчеркивал их густой, насыщенный цвет. Будто приколотые к небу, застыли салатовые облака. Ветер слегка шевелил их, как листву деревьев, но сдвинуть с места не мог. 
Герхард крутил головой, наслаждаясь летним теплом, запахом асфальта и реки. Каждый блик солнца, каждый цветок на берегу показались ему драгоценными. Всякая минута — пусть и душная, смутная, проведенная в автомобильной пробке — вдруг растянулась на целую вечность... и эту вечность Герхард благословил. Он знал, что у каждого дня теперь будет свой цвет, вкус и запах — и за изумрудным утром последует синее, потом желтое, розовое или нежно-палевое, серо-жемчужное в потеках росы и маково-алое. Пока не прокатятся, соскользнув с нитки, все четырнадцать бусин...
Герхард Кляйн дожил до глубокой старости, и умер — девяностосемилетним — в доме престарелых. Вместе с женой он вырастил дочь и двоих сыновей, порадовался внукам, старшему из которых передал впоследствии свой бизнес, и даже успел понянчить правнучку. Герхард любил повторять, что судьба — самый щедрый кредитор. Ей не нужна наша кровь, а только капелька понимания. И он знал, что это правда, потому что доказательством тому была его жизнь.