Евгений Угрюмов
Давным-давно, когда аисты и журавли на юг не летали, а Серый Гусь лапку от холода не поджимал, а воробьи не хохлились и не прятались в кучи хвороста от мороза; давным-давно, когда деревья не желтели к осени, да и самой осени не было, а одно лишь сплошное лето, жила-была Трясогузка… да ты, небось, и не знаешь кто такая Трясогуз-ка? У Трясогузки глазки, как бусинки, личико беленькое, на голове чёрная шапочка, такой же чёрный вырезной воротничок на синем платье с голубыми кружевами и вся она стройная, и такая изящная, и ножки у неё резвые и быстрые, как ветерок в листьях…
Вот-вот — ветерок… с него всё и началось…
Бежал Ветерок мимо, задел, невзначай, синее платьице, прошуршал в голубых круже-вах и пошли разговоры: «Теперь Трясогузка — невеста, а Ветерок — жених, теперь скоро свадьба…»
Болтают языки — все кому не лень, даже подруги — Плешанка, Плиска, Серая Славка и Садовая Овсянка, а Трясогузка даже толком и не знает как жениха зовут: Посвист? — это тот, который шумит, свистит и брызгает дождевыми каплями в окошко; Догоду-ша? — мягкий и ласковый, ах! если бы это был он; а может и Вихорь? а может и Эрис-вош, который ещё похуже Смерча? Свадьба ни свадьба, а Трясогузке от такого «невзна-чай» только вред один, потому что женихи теперь на неё не смотрят: Ветер опасный человек — кто будет с ним соревноваться? — да и ей самой от этого прошуршанья одна блажь в голову лезет: то она сидит часами у окошка — ждет, когда он прилетит, то тянет её саму лететь куда-то, невесть куда.
Проходит время, Ветерок не летит — задержался где-то — в полях или на просторах, а может забыл, а может в других кружевах запутался… ах! эти разговоры! На чужой роток не накинешь платок. Но не сидеть же Трясогузке в неизвестности и в девицах всю жизнь?
Пошла Трясогузка к Дятлу — попросила сковать ей пару башмачков, чтоб не стопта-лись в дальней дороге; пошла к птице Ткачику — попросила соткать платье, да такое, чтоб не износилось в пути; испекла каравай, положила его в сумку дорожную…
Плешанка, Плиска, Славка, Овсянка: «Куда, куда? Сидела бы лучше дома. Разве за таким угонишься?» — попрощалась с подругами и в дорогу — искать своего суженого.
Вот идёт-идёт, идёт-идёт, вот солнышко всходит-заходит, всходит-заходит, вот и Море-Океан — дальше некуда. Села на бережку, отломила кусочек хлебца, сидит, жу-ёт — не назад же идти. Смотрит, Пескарь на песке лежит на последнем издыхании. Взяла его осторожно двумя пальчиками и пустила в Море-Океан. Вильнул Пескарь хвостом, будто «спасибо» сказал и пропал, а из воды Рыбка-Колючка выглянула, глазом поводила и нырнула. Вторая рыбка глаз показала и тоже исчезла в синей глубине. Вдруг зашумело, запенилось Море-Океан, и прямо с волны скатился на берег Рыба-Бычок. Глазища у Бычка на лоб повылезли, никогда он, мол, прежде такой красоты не встре-чал… колючки зашевелились, затопырились, мол, добро пожаловать ко мне, в моё цар-ство-государство в гости.
— Не до гостей мне сейчас, — говорит Трясогузка, — суженого ищу, а тут Море-Океан поперёк дороги.
— А кто же твой суженый, как звать?
— Как звать не знаю, но если увижу сразу отгадаю. На этом берегу всё обыскала — нигде нет. Может на том, да перевозчика что-то не видно.
— Так садись ко мне на спину, я тебя сам перевезу, — обрадовался Бычок, а сам дело задумал.
«Вот повезло», — подумала Трясогузка и прыг Бычку на спину, уселась поудобнее между колючками и выпученными глазами — плывут.
Вокруг рыбы разнообразные, коньки морские, медузы разноцветные. По бокам два кита плывут, фонтаны выпускают и в них радуга переливается. Засмотрелась Трясогуз-ка, восхищается такими красотами, а Бычок ей: «Видишь, — говорит, — это всё мои слуги верные, а я над ними хозяин и начальник, а под водой у меня дворцы просторные и богатства несметные.
Выплыли на берег, ударился Бычок о землю, обратился в Добра- Молодца — от Бычка только рот до ушей остался:
— Посмотри, — говорит, — на меня, может я твой суженый?
— Нет, — говорит Трясогузка, — ты по морю плаваешь, а мой суженый по воздуху летает.
Подпрыгнул Бычок-Добрый-Молодец раз-второй после таких слов, хотел взлететь — ничего у него не получилось. Шлёпнулся о землю, снова в Рыбу-Бычка превратился, обиделся, нырнул в глубину и пропал вместе со своими китами, коньками и медузами, только его и видели.
Стоит Трясогузка на бережку — теперь Море-Океан сзади, а спереди Дремучий Лес.
Попробовала в лес зайти — двух шагов ступить не может: такие колючие кусты, и так плотно переплелись ветки. Отломила кусочек хлебца, сидит, жуёт. Теперь ни вперёд, ни назад. Смотрит, Мышь Серая в мышеловке на последнем издыхании. Все трясогузки очень боятся мышей, но тут — что делать? Решилась и вызволила живое создание. От-хукала, отогрела в ладошках, спасла от неминуемой смерти.
Открыла Мышь один глаз — не поверила в своё избавление, открыла второй — снова не верится — поверила только, когда Трясогузка дала хлебца пожевать. Не успела Мышь и кусочка сжевать, явился Кот. Мышь в норку, а Кот к мышеловке. В мышеловке пусто, облизнулся, смотрит Трясогузка сидит… и стал он ножками шаркать, ручками помахи-вать, мол, никогда прежде такой красоты не видал… стал усы подкручивать и реверансы делать, мол, добро пожаловать в мои владения, в гости.
— Не до гостей мне сейчас, — говорит Трясогузка, — суженого ищу, а тут Лес Дре-мучий — ни пройти ни проехать.
— А кто же твой суженый, как звать?
— Как звать не знаю, но если увижу, сразу отгадаю. На том берегу всё обыскала — нигде нет. Может на этом, да как сквозь Лес Дремучий пройти?
— Это пожалуйста, — обрадовался Кот, — садись ко мне на спину, я тебя через лес провезу, — а сам дело задумал.
«Вот повезло», — подумала Трясогузка и уселась Коту на спину. Устроилась поудоб-нее, ухватилась крепко за длинную кошачью шерсть, чтоб не соскользнуть — поехали.
Перед Котом кусты и деревья сами расступаются; вокруг-да-около, откуда ни возь-мись, диковинные звери приветливо рычат, мычат и хрюкают. Трясогузка смотрит во-круг, никогда так раньше не удивлялась.
Ударился Кот о землю, превратился в Добра-Молодца, от Кота только усы остались.
— Видишь, — говорит, — это всё мои подданные, слуги верные, и весь лес, со всем его богатством, мне принадлежит. Посмотри, — говорит, — может я твой суженый?»
— Нет, — отвечает Трясогузка, — ты по лесам шастаешь, а мой суженый по воздуху летает.
Подпрыгнул разок-другой после таких слов Кот-Добрый-Молодец, хотел взлететь, ручками замахал, но не получилось: шлёпнулся на землю, превратился снова в Кота и пропал вместе со всеми диковинными зверями, только его и видели.
Стоит Трясогузка — теперь Дремучий Лес сзади, а перед ней Стеклянная Гора. Было плохо, а теперь ещё хуже. И не до хлебца даже. Что делать? Обходить — жизни не хва-тит, перелезть — не хватит сил.
Вдруг Дремучий Лес зашумел, Гром загремел, Молния заблистала, ударилась прямо перед Трясогузкой в землю, задымилась, зашипела и превратилась в Бабушку-Старушку.
— Кхе-кхе-кхе, — сказала Старушка, — ты кто же такая, без приглашения в гости пожаловала?
— Да я не в гости, Бабушка, я суженого своего ищу. Море-Океан переплыла, сквозь Дремучий Лес пробралась, а тут Стеклянная Гора прямо на дороге стоит.
— А кто же твой суженый, как звать?
— Как звать не знаю, но как увижу сразу отгадаю.
— Кхе-кхе-кхе, — снова сказала Бабушка…
Да ты, конечно, не знаешь, что Бабушка-Старушка была никто иная, как сама Завирю-ха. А все ветры, сколько их на свете? сто, или тыща, или ещё больше, все они её сы-ночки родные, и держит она их всех в шкатулке, и выпускает только по одному, полетать, потому что у них, у всех, ветер в голове, и они могут без присмотра такой беды наделать — потом не разберёшься. Бабушке-Старушке-Завирюхе хочется их всех поженить скорей, с рук сбыть, да где найдёшь столько невест, да еще, если женихи такие буйные. Есть у неё ещё дочки: Заверть и Кружалка, но эти послушные — их не надо в шкатулку запирать.
Так вот: махнула Бабушка крылом или, может, это рука была, а сама дело задумала. Расступилась Стеклянная Гора. Расступилась, пропустила Бабушку с Трясогузкой и захлопнулась за ними, ах! какая темень, будто не в Стеклянную Гору вошли, а в чулан без окошка. Идут-идут, только светляки путь освещают, страшно, паутина цепляется, страшно, и пауки свои лапы с крючками протягивают, страшно! а что делать? надо идти, другого пути нет.
Шли-шли и пришли. За столом Кружалка и Заверть — сидят, ждут что им мамка при-несёт поесть. А у мамки сегодня ничего нет. Ничего не добыла, ничего не заработала. Зубы, что называется, на полку.
Трясогузка вынула каравай, отломила всем по кусочку — сидят, жуют, познакоми-лись:
— Я Кружалка.
— Я Заверть.
— А я — Трясогузка.
— А это наша мама — Бабушка-Старушка-Завирюха.
— Очень приятно.
— А там наши братцы, в шкатулке, но у них один ветер в голове, поэтому их лучше не выпускать.
— А можно мне на ваших братцев посмотреть?
— Посмотри, только одним глазком.
Приставила Трясогузка один глазок к дырочке от ключика, смотрит, а там сто ветров, или тыща, или ещё больше; кто в кости играет, кто в шашки, кто на лавке лежит, а кто у окошка стоит, мечтает, да все на одно лицо, да и разве одним глазом в такой толпе рас-смотришь? Вокруг беспорядок, вещи валяются, пол неметен, лавки немыты, сразу вид-но — неженатые парни.
— Ну что, — спрашивает Старушка-Завирюха, — нет там твоего суженого?
— Наверное, нет. Мой суженый по воздуху летает, а эти на лавках сидят.
— Чего, чего, а летать — это они мастера, только выпусти, на то они и ветры.
— Ветры?
— Ветры.
— Так и мой суженый — Ветер!
— А как звать?
— Может Посвист — это тот, который шумит, свистит и дождевыми каплями брызга-ет в окошко; а может Догодуша — мягкий и ласковый, ах! если бы это был он, а может и Вихорь, или Эрисвош, который ещё похуже Смерча.
— А точнее?
«Эх, была не была! — подумала Трясогузка. — А вдруг угадаю?!».
— Догодуша!
Только сказала, как чувствует — кто-то платье задел и в кружевах кто-то прошуршал. Пошуршал-пошуршал, о землю ударился и вот: стоит перед Трясогузкой Догодуша-Добрый-Молодец.
— Он это, он! — воскликнула Трясогузка. — Это он у меня тогда кружева на платье трепал!
Свадьбу сыграли отменную. Мышь Серая с подругами пирогов с грибами и караваев вволю напекли, Пескарь ведро раков в подарок прислал, а в самый разгар веселья при-ложила Трясогузка глазок к дырочке от ключа — видит, все ветры печальные сидят, им тоже на свадьбе погулять хочется. «Ах, — думает, — пусть повеселятся у меня на свадь-бе, — и открыла шкатулку. Что тут началось! Плясали краковяк, польку, гопак, кадриль, перепляс и лезгинку. Пыль столбом. Только смотрит Трясогузка — Кружалка и Заверть притихли и тоже запечалились.
В чём дело? Завидно им стало, тоже захотели, чтоб у них суженые были. Ну и отдали их: Кружалку за Кота, чтоб она по лесу кружила и в листьях шуршала, а Заверть за Быч-ка, чтоб он не обижался. А ветры после свадьбы не захотели в шкатулку возвращаться. Им тоже завидно стало, тоже захотели себе невест найти и разлетелись по свету. Их-то, как раз и ждали Плешанка, Плиска, Серая Славка и Садовая Овсянка, и, может, у них тоже на свадьбе плясали краковяк и лезгинку, но этого я не знаю. Знаю только, что после того как ветры разлетелись — кто на юг, кто на север, кто на запад, а кто на восток, Лето перестало быть сплошным. Стала приходить Осень, и аисты и журавли, вместе с ласточками и всякими мелкими птичками на хвосте, стали летать на юг; стала приходить Зима, и воробьи стали прятаться от мороза в кучи хвороста. Но потом снова приходила Весна и Лето, и резвые ветерки, сколько их? сто, тыща, а может ещё больше, шуршали в сарафанах и путались в кружевах, и разговоры — на чужой же роток не накинешь платок — говорили, что скоро, скоро, уже скоро будет свадьба.
КОНЕЦ
|
