В командировке я очень сильно простыла, так как в гостинице батареи были чуть-чуть тёплые, а на улице стояла холодная зима.

Приехав домой, я сразу попала в больницу. У меня распух нос и всё лицо одервенело. Гнойный инфильтрат. Очень серьёзная вещь. Определили в ЛОР – отделение.
Палатная комната небольшая, а кроватей и людей, как сельдей в бочке. И все чего-то рассказывают про свои болезни, про домашних. И, вообще, каждому хочется чего-то рассказать.
  Меня такая обстановка очень напрягала, да ещё всё болело. И поэтому я выходила в коридор, прикрывая своё лицо платком, чтобы не пугать своим видом окружающих, оставив не зашторенными только глаза. Сидела и читала книгу.
Возле меня всё время крутился мальчик лет двенадцати. Заглядывал на меня со всех сторон. Потом уходил. И снова придёт и начинает возле меня ходить.
В этом отделении лежали и взрослые и дети. Здесь было лучшее ЛОР - отделение в городе.
Я не выдержала и говорю:

- Тебя как зовут?
- Гена.
- А сколько тебе лет?
- Двенадцать.
- А что у тебя болит?
- Уши.

- В какой школе учишься?

- Я в интернате живу и учусь, в художественном. А тебя как зовут?

- Меня зовут Ольга Фатыховна. А почему ты меня на «ты» называешь?
- Какая ты Фатыховна? Ольга и всё.

- Я же старше тебя, у меня дочь, как ты.

- Ну и что?

Мне было смешно. Он расспросил, что у меня болит.
Так мы с ним и познакомились. Он мне рассказал, что в интернате живёт, потому что мама вышла замуж, отчим не признаёт Гену. У них есть свой ребёнок. И в больнице за десять дней мама была всего один раз.
Вообще про интернат ничего не рассказывал и про семью тоже. Вот только и сказал причину, по которой жил в интернате.
Из дома мне приносили много всякой еды, и мы с Геной всегда вместе всё поедали. Он никогда не отказывался, ел с аппетитом. Потом присоединились к нам и остальные.
Гена лежал в соседней мужской палате. И там его подкармливали. У нас поест, через некоторое время:

- Генка, ты где? Идём, гуляш подогрели, - зовут мужики, соседи по палате.

Он поест и снова ко мне прибегал. Мы с ним располагались поперёк кровати и играли в шашки или в карты. И он со мной всегда разговаривал, как с девчонкой.

- Ой, ой, выиграла! Я сейчас задам тебе жару!

Между игрой беседовали о том, о сём. Про учёбу.

- Гена, а ты кем хочешь быть? - спрашиваю.

- Художником. Можно дизайнером - художником, но мне нравится писать портреты. Не знаю, что лучше получится.

У него глаза были большие, голубые и такие - немного грустные. Когда он смотрел на меня, мне казалось, что глаза о чём-то говорили, вопрошали что ли. С ним было хорошо.

Как-то утром он зашёл ко мне в палату, грустный такой. За спиной держит руку.

- Ольга, меня сегодня выписывают. Вот тебе, - подал мне альбомный лист.

И убежал.
Я взяла лист, смотрю, а там я. Мой портрет в карандаше. Сижу за столом на стуле, с книгой в руке.
На столе стоит настольная лампа. И лицо у меня открыто, а горло забинтовано платком. В правом нижнем углу его автограф.
Пока я разглядывала, он уже ушёл совсем. Я даже не успела узнать его фамилию, где этот интернат.
И не успела ни поблагодарить, ни похвалить. Если бы он мне раньше отдал…
Так вот почему он возле меня первые дни крутился, изучал натуру!
Но очень художественно подошёл к исполнению. Я же лицо закрывала платком, одни глаза были видны. Он не стал делать из меня совсем больную. И изобразил так.
Очень похожа я на том портрете на себя. Всё время хранила этот портрет.
Когда он попадался мне, я вспоминала этого замечательного мальчика Гену, который определил мне свой, как он считал, возраст.
Но с переездом затерялся этот рисунок меж бумаг… Так жалко. А в памяти остался. Прошло много лет с тех пор… И не сохранила, и не забыла.