Мои сновидения будоражат сознание, и я пытаюсь разобраться в состоянии внутреннего и внешнего мира, найти в них прямое указание на прошлое и будущее. Настоящего у меня нет давно. Я осталась там, на войне. 1. Сон, который я вижу очень часто.
Меня ведут на расстрел. Не боюсь я смерти. Вот только бы шубу не запачкать. Поддерживаю края маминой шубы. Бардовая. Из искусственной цигейки. Сколько себя помню, она висела в платяном шкафу родителей. На деревянных плечиках поверх жаккардового ярко зеленого пиджака и серой плиссированной юбки из бостона. В левом нижнем углу дубового шкафа стояли серые туфли на каблуках. Чуть закругленный носок и три изумительные пуговки, которые я каждый раз глажу, прежде чем надеть эти ужасно непослушные каблуки. У мамы есть еще твердый кожаный коричневый чемодан. В нем лежат желтый кашемировый платок, темно-зеленый шерстяной шарфик в цветную полоску и вязаные перчатки с вышитыми шелковой гладью китайскими иероглифами. Это все мама отдаст мне, когда я вырасту. В день моего десятилетия она отдала мне свои золотые часы, которые ей купил мой папа, когда они поженились. А через двадцать пять лет я отдала их вооруженным людям в масках, когда они ворвались в дом и пытались забрать моего старого отца, потому что он после инсульта не мог сразу ответить, что в его доме делает родная дочь с украинской регистрацией. - Почему ты надела шубу без моего разрешения? - окликает меня мама. - Мамочка, не ругай меня. Обещаю, что не запачкаю. Я сниму ее, когда меня будут расстреливать. Гул самолетов. Свист трассирующих пуль. Падающее небо. И плачущая мама на руинах нашего дома. Перед ней, завернутая в окровавленную бардовую шубу из искусственной цигейки с оторванным рукавом, тяжело дыша потеет наша кавказская овчарка Динга. Только во сне я - девчушка с тугими косичками, и мне всего десять лет. А кадры с мамой всплывают в моей памяти не только во сне. Все это я видела, когда мне было тридцать восемь. А мой сон, спустя еще десять лет.
- О! Аллах! Смилостивись над нами! Я осталась на войне.
2. Сон, после поиска дома, в подвале которого я нашла новую родню.
– Донда! Донда! - зову я кошку, которая бросила малышей, и вторые сутки не появляется в доме. А дом - полуподвал бывшей высотки. В темном сыром подвале холодно и тихо. Протираю глаза, не веря, что кроме меня и пищащих котят никого нет. Куда же делась столетняя бабушка Асма и ее хромой семидесятилетний сын Бетар, который тщетно пытается найти место заживо захороненных сыновей? А где Армен и Араксия? Может вы встречали их мать - красавицу Гаяне на дорогах войны? Она ушла в Моздок за пенсией по потере кормильца, обещав вернуться через два дня. Гаяне тихо сошла с ума, после того, как ее подобрали по дороге в районе Элеватора, увезли в грязном грузовике и насиловали две недели. А потом босоногую женщину с двумя банками солдатской каши выкинули у блокпоста на Старопромысловской трассе. Бетар не раз встречал беременную женщину, похожую на нашу Гаяне. Только она избегает людей и не отзывается на свое имя. Счастливая. Собирает полевые цветы и плетет венки. А Тамара? Сын продал дом, забрал семью и уехал, обещав соседям, что обязательно вернется, как только устроится на новом месте. Того адреса, который он оставил матери, нет, и никогда не было. Но шестидесятилетняя женщина не ропщет на судьбу и стойко переносит все тяготы, выпавшие на свою долю. Детский дом, куда ее принесли ранним летним утром, найдя у проходной завода, завернутой в клетчатое одеяло, ранний более - менее удачный брак с человеком, который был на восемнадцать лет старше нее. - Не любила, но благодарила за кусок хлеба. Посажу в деревянную кадку, наполнив ее теплой водой. Долго тру ему спину, пересчитывая раны от осколков, а потом прямо в рубахе сама лезу в кадку и массажирую культы его ног. А он гладит мою головушку, приговаривая: "Как же ты будешь без меня, Томочка?". Бог миловал. Через год после смерти вышла замуж за Митрофана, которому родила Степку. Уехал Митрофан в гости к однополчанину и не вернулся. Прислал скупое письмо:"Прости, я нашел свою семью." Я и простила, благодаря его за сына. Вот и Степка уехал, забрав Ваньку и Дашу. Ночи не спала, на двух работах управлялась, дом из красного кирпича ему выстроила, а сама так и жила в мазанке. Выучила, а он привез окаянную. За десять лет Светлана так и не назвала меня мамой. Все Тамарой Детдомовной называла. Детство прошло в приюте, а тут я с вами, мои родненькие. Вы уж закопайте меня под кустом сирени, если нас всех не накроют бетонные плиты. - Ты не плачь, - перебивала ее тетя Белла, которую все ласково называли Белкой. - У тебя есть мы. Я всю жизнь не смогла лечь спать, раздевшись. Мой отец пропал в застенках НКВД, за то, что учил людей слову Божьему. В заснеженных степях Казахстана я тоже оказалась в детском доме, а, выйдя замуж, в первую же ночь узнала, что за мужем следом ходит кровная месть, из-за преступления совершенного его дедом по неосторожности. Не убивали, но и жить не давали. Я успокоилась, похоронив сына и двух его деток в первые дни войны. Вот с Заремой доживу свой век, - кивала она на рано овдовевшую невестку, которая лежала у самой стенки, не приходя в сознание после ранения на Грозненском центральном рынке. - Ох, ваши бабские разговоры, - начинал ворчать Кузьмич. - Любите говорить о плохом и прошлом. А мне весной надо обрезку винограда делать, прививки в саду. Новый сорт груши пытаюсь вывести. Да вот незадача. Третью весну не могу в свой сад попасть. Говорят, еще с первой войны заминирован дачный участок. - Дедушка, а давай я расскажу тебе сказку о Красной Шапочке, - забираясь к нему на коленки, тараторила Зоська. Ее нашли у водокачки. В рваной курточке и резиновых сапогах на босу ногу. Во сне она начинала говорить на своем родном языке: - Анне, геледжен ми беним ичин? - Голубоглазая цыганочка, - нежно накрывая ребенка пледом, говорил Кузьмич. Потом долго руками перетирал сухие листья, заворачивал их в полусырой газетный лист и, хватаясь за почки, поднимался, чтобы выйти "в люди", как он любил говорить. А я не признавалась, что знаю турецкий язык, на котором Зося спрашивала мамочку, придет ли она за ней.
Нас было там много. Разных национальностей: русские, грек с женой молдаванкой, украинцы, осетинка, армяне, чеченцы, ингуш и поляк, глухонемой еврей, который ни за что не согласился уехать в Израиль, слепой татарин с попугаем в клетке. Имена некоторых уже забыла. Но помню глаза, в которых жил страх, трясущиеся руки, кашель, храп, воркующих голубей, тихое завывание Борзика вместо веселого лая, мурлыканье котят и Донду. Кошка всегда укладывалась спать на мои дрожащие коленки. Мой сон наполнился ярким мелким красным песком, который перешел в зеленые шары, сменившиеся ярким светом. Подвал наполнился смехом. В воздухе запахло сиренью. А я стою, разводя руками, напрасно пытаясь увидеть лица людей, с которыми меня сроднила война. Рядом со мной стоит изрешеченное эмалированное ведро, которое спасло меня. В подвал я тот больше никогда не возвращалась. Вот только сегодня во сне. Ах, этот запах сирени! Не будите меня. Верните тех людей, с которыми я грелась у костра, укрывалась мешковиной, пила дождевую воду и делилась чуреком, который женщины пекли на углях из пресного кукурузного теста. О! Аллах! Смилостивись над нами! Я осталась на войне
3. В поезде.
- Ваши документы! У вас есть право жить на этой земле? У вас есть право молчать! Снимайте все. И обувь тоже! - вооруженные люди в камуфляжной форме наставили на нас автоматы. В луже крови лежит моя соседка Лариса. Феня и Язя – сестра и мать погибшей улыбаются и зовут Лору к себе. Скажу вам честно, что ничего не знаю о судьбе Ларисы. А Феня и Язя похоронены в нашем палисаднике еще во время первой войны. Вдруг один из нелюдей хватает меня за запястье, пытаясь сорвать мамины часы… - Пассажиры, мы пересекаем границу. Приготовьте паспорта и багаж.
О! Аллах! Смилостивись над нами! Я осталась на войне
4. Сон, который не могу рассказать маме.
– Мама, мамочка. Родненькая. Не оставляй меня одну. Нет, мама не отходи. Не надо включать свет. Мамочка, только не отпускай мою руку. Мама, я не пойду туда больше. Я никогда больше не пойду на кладбище. Я просто хотела посмотреть, как опускают гроб в могилу. А потом я испугалась. Мне показалось, что мертвец открыл один глаз и посмотрел на священника. Мама, ты молчишь и не слушаешь мои оправдания. А я точно знаю, что заблудилась на кладбище. Прохожу сквозь тени людей, пытаюсь схватить кого-то за рукав, а он превращается в черного ворона. Потом взлетает и садится на высоковольтную линию электропередачи. Искры падают на меня, и я слепну. Мамочка! Я ничего не вижу. Но чую запах свежего хлеба! Мамочка, дай одну крошечку. Я обещаю не глотать, а держать ее под языком, чтобы утолить голод. Мама, этот хлеб пахнет кровью. - Это человеческая кровь, доченька. Залпа несла нам эту буханку хлеба. Но летчик, отбомбивший очередную школу, решил опустошить и пулеметную ленту. За восемь пуль, всаженных им в тело молодой вдовы, ему дадут Героя. И, может быть, он вернется домой, чтобы приласкать своих детей, которые не видели его уже несколько недель. А дети Залпы будут скитаться по миру, пытаясь найти гармонию души и тела. - Мама, ты ранена? - Нет, доченька. Это кровавые слезы. Ты спи, Говорят, во сне растут. - А мы доживем до утра? - Мы не настолько счастливы, чтобы умереть во сне. - Тогда будем умирать каждый день?
О! Аллах! Смилостивись над нами! Я осталась на войне.
0
