В раскрытии понятия «свобода» (как явления, а не как  общественного института) кроется одно из самых фундаментальных противоречий материалистической философии.

В Википедии представлено множество ее определений – от Сократа до новейшего времени. Типичное определение звучит так: «Свобода – это наличие возможности выбора варианта и реализации (обеспечение) исхода события. Отсутствие такого выбора и реализации выбора равносильно отсутствию свободы – несвободе». В данном определении свобода определяется через нематериальное явление «возможность».

В марксизме свобода определяется через «способность». Между тем, ни способность, ни возможность материальными вещами не являются, в лучшем случае они –определенные свойства материальных вещей. Нелепость и неясность обоих определений свободы видна из следующего примера. Допустим, я не играю (не умею играть) на пианино. Спрашивается, есть ли у меня возможность и способность (т.е. свобода!) для игры на пианино?..

Поэтому лет в двадцать я наделил свободу собственным содержанием: свобода – это отсутствие несвободы. Может показаться, что это примитивная тавтология? Отнюдь! Несвобода – это сугубо материальная (или энергетическая) вещь! Она существует объективно и ее можно констатировать и измерить физическими приборами! Например, слово «тюрьма» всеми понимается одинаково. И вообще, трудно придумать такую несвободу, которую нельзя ощутить, увидеть, услышать, измерить: все виды несвободы – физической, химической, психической, информационной и т.д. – описываются в конкретных материальных, вещественных, энергетических понятиях.

Остается понять термин «отсутствие». Однако никакой материальной вещи под названием «отсутствие» в природе не существует. Тогда что оно такое? «Отсутствие» относится к таинственному классу явлений, называемых ОТНОШЕНИЯМИ. Понятие «свобода от тюрьмы» (или «отсутствие тюрьмы») обладает смыслом только в том случае, если для одних людей тюрьма есть, а для других – нет. Таким образом, «свобода от тюрьмы» есть определенное отношение – в данном случае между людьми.

Смысл понятия «свобода» лучше всего усматривается в парадоксальном лозунге: «Мне не нужна свобода, мне нужно отсутствие ограничений!» Но что такое «ограничения»? Во всех своих формах ограничение есть препятствие на пути выполнения целенаправленного действия. Форма препятствий может быть двух видов: материально-энергетическая и информационная. Примером препятствия первого вида могут служить наручники, примером второго – угроза.

Задачей любого преднамеренного препятствия является ограничение действий, поведения. При этом ограничение поведения может быть осуществлено на разных его этапах – от зарождения у принуждаемого потребности в каком-то целевом продукте до момента потребления этого продукта. В каждый момент поведения человека на его пути от потребности до потребления целевого продукта человек подвержен воздействию двух сил – «кнута» и «пряника». «Кнут» – это потребность, которая принуждает поведение человека двигаться по причинно-следственной цепочке от потребности к цели, «пряник» – это цель, которая манит своим будущим удовольствием.

Логическая связь между свободой и ограничениями отчетливо проявляется в ответе на вопрос: свобода ОТ ЧЕГО? И здесь важно понять, что если какое-либо ограничение является препятствием для достижения какой-то одной цели, то вовсе не обязательно, что оно является препятствием и для достижения других целей. Так, тюремное заключение является препятствием, например, для физической деятельности за пределами тюрьмы, но не является непреодолимым препятствием для умственной деятельности.

Другой пример. Для одного человека угроза смертной казни за совершение какого-то деяния является непреодолимым препятствием для совершения этого деяния, в то время как существуют люди, для которых подобная угроза достаточным препятствием не является. Это значит, что первый человек не свободен от угрозы смерти, от факта смерти, он должен постоянно подчиняться страху перед возможной смертью.

И наоборот, второй человек при осуществлении своей цели ведет себя так, как если бы ни угрозы смерти, ни страха перед нею, ни даже самой смерти не существуют. Но если какая-либо преграда не является непреодолимым препятствием, если она не пресекает желание человека двигаться к своей цели и, следовательно, человек (а точнее – его аппарат целенаправленного поведения) является не зависящим (т.е. свободным) от данного препятствия, то в этом смысле второй человек является свободным от смерти: психически его поведение никак не зависит от факта смерти в будущем.

Конечно, случается, что человек успевает осуществить свою цель до смерти. Но бывает и так, что смерть обрывает жизнь человека, а вместе с нею и процесс реализации цели. В этом случае зависимость поведения человека от смерти имеет чисто физический, объективный характер, в то время как кибернетическая, субъективная зависимость отсутствует. (В частности, не понимая этого, невозможно понять психологию террориста-смертника, а следовательно, и предложить действенные меры борьбы с терроризмом.)

Интересен вопрос о несвободе от общества.  Возможно, под нею марксисты понимают неизбежное давление общества на формирование сознания (в частности установок и принципов) человека – мол, сознание человека полностью предопределено обществом. Однако опроверждением этой точки зрения является постоянное производство отдельными членами общества НОВОГО знания, причем во всех сферах человеческой деятельности (в том числе и в сфере производства новых принципов и установок).

Несвобода от общества аналогична несвободе от бытия вообще. Стоит ли печалиться от того, что она существует, несвобода ли это? И главный вопрос в этой казуистике: является факт смертности человека несвободой? Думаю, этот вопрос лишен смысла: как бы на него ни отвечать, для каждого человека смерть наступит. Этот парадокс напоминает лишний раз о том, что свобода есть отношение только между людьми (субъектами), а между человеком и природой отношения принципиально иные, в которых использовать понятие свободы нелепо.

Отношение к несвободе прежде всего зависит от того, кто (или что) ее породил. Существуют три источника нашей (внешней) несвободы:

1) осознанные, преднамеренные действия других людей с целью ограничить нашу свободу (т.е. принуждение в различных своих видах);
2) неосознанные (в частности, нечаянные) действия других людей, причиняющие нам боль или убытки;
3) воздействия внесоциальных, природных сил, причиняющие нам боль или убытки.

Терпимее всего мы относимся к природной несвободе: плохой погоде, неурожаю, болезням и т.п. В принципе точно так же следовало бы относиться и к неосознанным действиям других людей. Однако процент людей, терпимо относящихся к такой несвободе, крайне невелик. (И не удивительно: многие мамаши, когда ребенок стукнется о стол, учат ребенка давать столу... "сдачу"!)

Сегодняшний в своей массе все еще дикий человек считает физическую силу первым и едва ли не единственным инструментом в защите от любой несвободы: мешает ветка – сломать ее! если кто-то нечаянно наступил ему на ногу – дать по физиономии, да покрепче – чтобы на всю жизнь запомнил! ребенок уронил чашку – выпороть! (Убогий мир: если не ветка, то все равно что-то еще будет мешать – и что, всё уничтожать?!) Но наказание за нечаянные действия отнюдь не гарантируют их неповторения, а побои не научат ребенка правильной координации движений (скорее наоборот!)... В цивилизованном мире неосознанные действия с нежелательными последствиями не наказываются, а предотвращаются с помощью лучшей организации жизни.

Но самая эмоциональная реакция человека проявляется тогда, когда его несвобода осуществляется кем-то вполне осознанно. И здесь возможны следующие и принципиально различные случаи (глядя с позиции принуждающего):
1) принуждение в корыстных целях принуждаемого (насилие);
2) защита кого-то от насилия (антинасилие);
3) наказание (насилие над насильником с целью предотвращения повторения насилия);
4) законное принуждение (например, призыв в армию);
5) незаконное принуждение (например, принуждение школьника к выполнению домашнего задания с помощью побоев).

Более всего люди (жертвы) страдают от насилия в корыстных целях. А пока еще раз хочу обратить внимание на самое распространенное заблуждение в вопросе насилия – на равенство моральных оценок насилия в корыстных целях и силового противодействия этому насилию. Да, чисто внешне, по физическому действию насилие и антинасилие (так же, как осознанное и неосознанное действия) во многих случаях тождественны. На этом основании многие люди делают примитивный вывод: если осуждается насилие, то должно осуждаться и антинасилие; и наоборот: если оправдывается антинасилие, то должно оправдываться и насилие. Защитники такой позиции не видят или не хотят видеть принципиального различия в мотивации поступков. Сломал ли наемный работник ценный измерительный прибор нечаянно (например, в этот момент на него налетела оса), по халатности (нарушив инструкцию по эксплуатации) или преднамеренно (например, в целях вредительства) – с точки зрения хозяина значения обычно не имеет: во всех трех случаях работник должен быть наказан и, как правило, одинаково. (Впрочем, в теории российского уголовного права мотивация учитывается.)

Хотелось бы остановиться на влиянии насилия на разивитие цивилизации. Бытует убеждение, что насилие является двигателем прогресса общества. Вот только вопрос: какого общества? Общества, живущего в основном психофизиололгическими потребностями, так сказать, скотского общества? Между насилием (осуществляемого в той или иной степени почти всеми) и защитой от него ведется непрерывная "война", заставляя изобретать все новые и новые как средства насилия, так и средства защиты от него. И действительно, цивилизация по существу занята только этим "развитием". В результате этой войны общество бурно развивается технически и (косвенно) экономически. А без насилия А-человек валялся бы под пальмой и занимался бы только сексом. И возразить на эти доводы философов, логически оправдывающих существование насилие, нам нечего: скотское общество достойно и скотской жизни.

Но тому, кому любое насилие и скотское существование отвратительны, следует задуматься о реальности идеи существования общества без насилия. Оправдатели насилия в чем-то правы: насилие действительно стимулирует развитие интеллекта; а там глядь и интеллектуальная потребность может появиться. Но для нас важен вопрос: может ли она появиться без этого стимула?..

В обществе без насилия резко сужается почва для проявления милосердия и чувства сострадания, да и как следствие для эстетического творчества. Так, с крахом тоталитаризма многие талантливые художники утратили былые творческие способности. Да и спрос на их продукцию резко сократился (кому, например, нужен сегодня А.Галич?..).

И потому мы вынуждены поставить важнейший мировоззренческий вопрос: можно ли ребенка (и вообще всех детей) соблазнить идеей стать на всю жизнь добрым, активным и развивающимся в атмосфере ненасилия?

В скандинавских обществах, где уровень насилия крайне низок, а экономика развита, почему-то не заметно (возможно, из-за недостатка информации) тенденции к безграничному научно-техническому и тврческому развитию. Хотелось бы в этом мнениии ошибиться, но напрашивается тревожная мысль: неужели животное благополучие есть идеал и предел в развитии цивилизации?..

Распространена также и мысль о том, что в отношении поиска принципиально новых решений в различных сферах общества с насилием развиваются значительно быстрее, хотя насилие в среднем осуждается во всех обществах. С другой стороны, есть немало людей, старающихся жить без применения насилия и считающих, что это им полностью удается. Однако есть подозрение, что многие из них самообманывается.

Впрочем, если это так, то разумно организованное общество имеет возможность «вакцинироваться» от насилия, ПРОИГРЫВАЯ его в школе (чего, мне кажется, не существует ни в одной стране). Короче, я считаю, что АНТИНАСИЛИЕ (как и граждановедение) должно стать самостоятельной дисциплиной в школьной программе.

В это же русло ложится и тема цивилизованных способов «расталкивания локтями». Думаю, что этому важному искусству в школе также не учат. А ведь стремление к движению «наверх» многим людям дано от рождения. И без знания цивилизованных методов борьбы за высокое положение в обществе одни применяют недозволенные насильственные методы, а другие, напротив, по незнаню уходят в «тень», по существу отказываясь от общественной жизни, от конкуренции.

Но конкуренция конкуренции – рознь и две ее крайних формы кардинальным образом характеризуют общества, в которых они распространены. Условно «русская» конкуренция (особенно типичная в 1990-х годах в России) заключается в том, чтобы любыми (в том числе и противозаконными) способами придавить соперника. Напротив, «американская» конкуренция состоит в том, чтобы повысить качество своего товара или услуги: не убить любовника жены, а превзойти любовника по качествам, ценимым женой; не подсидеть коллегу по наемной работе, но выставить на общее обозрение (и начальству, и коллегам) свои более совершенные трудовые качества, и т.п.

Здоровый, трудоспособный порядочный человек не воспользуется безропотностью другого, чтобы безвозмездно воспользоваться его благами (услугами, жильем и т.п.). Порядочный человек просит о безвозмездной помощи лишь в действительно критических ситуациях (к тому же возмездие за просимую помощь, с точки зрения оказывающего помощь, чаще всего не покрывает полных расходов, величина которых для просящего есть "черный ящик")... И потому редко кому (из тех, кто его имеет) удается последовательно соблюдать принцип ненасилия.

Самой трудноудовлетворимой из психофизиологическиз потребностей является свобо-долюбие. В обществе, вся организация которого пронизана насилием, удовлетворить свободолюбие исключительно трудно. "Нулевой вариант" – это отшельничество, однако в некоторых государствах (как это было, например, в СССР) оно считается преступлением. В прочих случаях свободолюбие может быть удовлетворено с гарантией лишь в рамках общества, члены которого не только стремятся воздерживаться от насилия, но и способны на это, для чего как минимум необходимо знать отличительные признаки насилия. К сожалению, из-за путаницы насилия и антинасилие содержание понятия насилия у разных людей разнится вплоть до противоположного. Тем самым жертва отождествляется с насильником и, следовательно, объективно происходит защита последнего. Нередки мыслители, которые считают, что отношения с другими людьми аморально ставить в зависимость от применения или неприменения ими насилия: "все люди братья". Такая позиция является даже поддержкой насильника.

Тем не менее, встречаются люди, для которых насилие в любой форме отвратительно настолько, что они решительно либо его пресекают, либо – при отсутствии такой возможности – от него защищаются и отмежевываются. Я не знаю способа побудить насильника отказаться от насильственной идеологии. Все мои эксперименты на эту тему терпели неудачу. И потому, являясь апологетом идеологии ненасилия, я считаю, что единственным способом защиты от насилия есть окружение себя только ненасильниками и проведение эффективной политики самозащиты от насилия.

По идеологии насилия или ненасилия люди делятся на два (и по существу единственных) противоположных и противоборствующих общественных класса. Насильники и ненасильники – люди принципиально разной природы. Насильники недостойны никакой поддержки со стороны ненасильников, кроме одной – пропаганды (впрочем, почти безнадежной) среди них идеологии ненасилия. Кто поддерживает насильников, тот мне объективно враг и отношения с ним требуют от меня большой осторожности.

Вопрос о свободе как общественном институте будет рассмотрен в отдельной главе.