30 июля 2018
Resilience

Общество как экосистема во времена коллапса, Часть  I

Введение

Лев преследует газель; банда грабителей размахивает ножами и палками и обрушивается на деревню; акула-кредитор нападает за неуплату на заемщика.
В каждом из этих трех сценариев, одна из сторон намеревается поживиться за счет  другой.  Не сомневаясь, мы определяем первый случай со львом и газелью, как  отношение “хищник-жертва”.  Биологи и экологи изучают эти отношения вот уже много десятилетий, расшифровывая моменты, помогающие нам понять и предсказать поведение  целых экосистем.  Можем ли мы использовать отношения “хищник-жертва”, широко распространенных среди разнообразных видов в природе, как метафору для понимания поведения людей в сложных сообществах,  в которых одни люди стараются поживиться за счет других?  Даже самые лучшие метафоры имеют ограниченное применение,  и данная  метафора определенно может ложно применяться;  тем не менее, я надеюсь показать, что она может многое прояснить в человеческом поведении.

Комплекс, состоящий из стратифицированного человеческого общества, можно считать экосистемой.  Внутри этой экосистемы, люди (принадлежащие к единому биологическому виду),  ввиду различных социальных классов, ролей, профессий могут действовать, фактически, как *различные* виды.  Поскольку некоторые люди эксплуатируют других, мы можем сказать, что они ведут себя как “хищники,” а другие выступают в качестве “жертвы.”  Можно провести  дальнейшие аналогии с такими подкатегориями хищнического поведения как паразитизм и инфекция.

Среди нечеловеческих видов в природе несомненно существуют различные формы конкуренции или эксплуатации.  Например, когда  у королевской цапли рождается два птенца, мать и отец  дают предпочтение одному из них;  после чего любимчик атакует нелюбимого птенца,  который неизбежно умирает. Лоси сражаются друг с другом за доступ к самке, иногда до смерти.  Но размах и разнообразие человеческих способов эксплуатации себе подобных настолько велики, что поведение других животных  по сравнению с человеком бледнеет;  отсюда только метафора “хищника”.

Человеческие группы “охотятся”  друг за другом двумя способами — внутригрупповом и межгрупповом — которые часто пересекаются или идут параллельно. Члены сложного общества могут “охотиться” на других членов того же общества через рабство (включая сексуальное рабство и долговое рабство), касту, класс, налоги, ренту, преступления и долг;  с другой стороны, одно общество может  “охотиться” на другое общество через рейды, вторжение, грабеж, войну, колонизацию, или (опять) долг. В дополнение,  члены завоеванного общества–"жертвы” могут быть порабощены или абсорбированы  в общество-“хищника”, становясь в нем постоянными изгоями.

Как мы увидим далее, определение экономической эксплуатации одних людей другими в терминах “хищничества”  вряд ли будет чем-то новым;  однако,  поиск литературы приводит лишь к нескольким системным исследованиям данной метафоры. Обсуждая феномен “хищничества,” я не слишком заинтересован в случаях, когда некоторые люди в самом деле едят других (хотя это происходит в некоторых обществах); меня больше  интересуют формы экономической эксплуатации.  Для того, чтобы подчеркнуть метафорическую природу эксплуатации, я буду использовать кавычки  каждый раз, когда *хищник* и *жертва* применимы к отношениям между людьми. 

Моя главная цель – использовать  схему “хищник-жертва” для прояснения ситуации в обществе, в особенности *в современном контексте*.  И это не статичный контекст; напротив, высокодинамичная и опасная ситуация, в которой происходит столкновение общества с экологическими пределами для дальнейшего роста, включая климатические перемены, истощение ресурсов, и вымирание видов. Нам срочно необходимо понять этот контекст для того, чтобы предсказать (хотя бы в  общих чертах), куда может двигаться наша социальная  “экосистема”;  изменить курс в случаях, где все еще есть время предотвратить тяжелые последствия;  и лучше приспособиться к неизбежной катастрофе.

Конечно, у всех метафор ограниченное применение.  Метафора, которая классифицирует поведение человеческих существ наравне с животными, должна рассматриваться с несколькими  оговорками.  Я насчитал семь:

1. Рассмотрение социальных ролей в терминах отношений “хищник-жертва” не должно интерпретироваться  как  отношение между высшими и низшими.  В природе, нельзя сказать, какой вид выше, а какой ниже  на  основе его экологической функции. Зайцы важны для паутины жизни не меньше, чем лисицы.  Тем не менее, как мы увидим далее, некоторые человеческие “хищники”  создают системы верований (в особенности расизм), основанные на понятии превосходства с целью поддержания и утверждения эксплуатационных отношений. У таких систем верований нет объективного базиса, кроме функциональной пользы для “хищников”. Действительно, понимание смысла этих систем верований — стремлений оправдать эксплуатацию —  важный путь для снижения их порочности.
2. В качестве наблюдателей, мы можем восхищаться животным-хищником (таким как волк), и можем сочувствовать животному-жертве (такой как олень). Но, принимая  более широкий и непредвзятый взгляд (напр., взгляд биолога), мы понимаем, что и волк и олень необходимы для устойчивой работы экосистемы.  В человеческом обществе, однако, нейтральная позиция должна неизбежно придти в противоречие с моралью.  Это потому, что  отношения “хищник-жертва”  среди людей, не основаны на биологии;  а являются социальным конструктом.  Поэтому, они неизбежно,  как это всегда было, сталкиваются с отрицанием, моральной оценкой и сопротивлением.
3. В настоящее время человеческое общество настолько сложно, что  в определенных ситуациях бывает трудно определить, кто есть “хищник”, а кто “жертва”.  Скорее всего, большинство людей могут одновременно выполнять функции того и другого. Вместо того, что присваивать определенным людям, группам или профессиям ярлыки, полезнее будет установить общие  системные виды эксплуатации.  Кто выигрывает от них и каким образом?
4. Все различия в ролях и власти в человеческом обществе не могут быть сведены к метафоре “хищников.”  Среди животных,  существуют многие виды, где отдельные особи играют различные роли.  В стае волков,  роли ранжируются от альфа (доминирующий лидер)  через бета, гамма, дельта  и т.д. до омеги волков —  тех, кто мешает стае  и не проявляет уважение к лидерам,  т.е. по сути, социальных изгоев. Метафора “хищник-жертва”  мало что проясняет в природе таких социальных ролей. Даже в более строгих иерархиях среди социальных насекомых — прежде всего у термитов, муравьев и пчел — социальная сложность  используется как поразительно успешная стратегия для увеличения своей конкурентоспособности.  Поэтому вполне возможно, что, по крайней мере некоторые поведения людей,  на первый взгляд кажущиеся “хищническими”, дают преимущества нашему виду.  Мы будем постоянно проверять это предположение.
5. С другой стороны, некоторые читатели могут возражать против метафоры “хищников”, поскольку она изначально жестока, “с когтями и зубами”, заимствуя фразу Теннисона,  в то время, как человеческое общество  в большинстве своем основывается на сотрудничестве и кооперации.  Альтернативная метафора, впрочем, также могла бы быть полезной:  человеческое тело с его органами и функциями (мозг, сердце, кожа и т.п.).  Такая метафора кооперации,  в которой каждая часть выигрывает от участия в целом,  будет полезным противовесом метафоре “хищник-жертва”, построенной на существенно конфликтной базе. В данном эссе я попытался исследовать человеческие отношения типа “хищник-жертва” для того, чтобы лучше понять  эксплуататорские роли в современном обществе,  но и метафора кооперации могла бы быть полезной для понимания социальной стратификации и сложности,  а также для представления о том, как человеческое общество может развиться в будущем.
6. Кроме указанных  моментов,  есть потребность  в уточнении области использования  данной метафоры.  Хотя термин “сексуальный хищник”  широко распространен,  сам феномен  сексуального “насилия”  находится вдали от  рассматриваемого нами предмета — т.е. экономической эксплуатации.  Кроме того,  война -   очевидная и важная область, для которой применение метафоры “хищник-жертва” могла бы также быть полезной.  Однако  полное раскрытие  сексуального “насилия” или войны значительно увеличило бы размеры эссе. Поэтому я остановлюсь на них лишь вкратце.
7. Важно отметить, что люди  были хищниками или питались падалью на протяжении всей нашей эволюции,  и в этом смысле мы животные, поедающие животных (т.е. мы, фактически, всеядные — см ниже). Однако, по мере того, как мы начали отбирать у Земли все большую ее производительность,  мы стали по сути, “сверх-хищниками.” Мы будем исследовать, как и почему это произошло, в разделе 4.

Здесь масса оговорок; простите меня, но они действительно необходимы.  Метафоры – сильная вещь.  Они помогают нам думать, но также препятствуют другим мыслям.  Моей целью в данном эссе было расширить наше понимание,  а не обнести его ментальным забором.  Поэтому важно увидеть где метафора проливает свет  и расширяет понимание, а где нет.

Но если столько потенциальных промахов, зачем вообще использовать метафору? Все дело в том, что мы думаем в метафорах, всегда думали и всегда будем думать.  Общество это система,  поэтому следует использовать системное мышление для его понимания. Возможно наиболее изученная система это экосистема,  а экосистемы характеризуются отношениями “хищник-жертва”.  В то же время,  в обществе мы повсюду видим отношения, построенные на эксплуатации, которые  часто характеризуются как хищнические.  Это и заставляет искать объяснения.  Поэтому,  если даже мы будем сталкиваться с некоторыми несоответствиями,  посмотрим, как эти метафоры  нам помогут придти к  важным выводам.

2. Отношения хищник-жертва в природе

Отношения “хищник-жертва” [1]  возникли  в результате сотен миллионов лет эволюции  и формируют ткань пищевой цепи.  Хищники часто имеют острые зубы и когти, в то время как жертва обычно развивает у себя способность убегать или прятаться.  Виды адаптации и специализации тех и других замечательны и многочисленны.

Эти отношения – важные пути, по которым движется энергия через биосферу.  У пищевой цепи три главных действующих лица:
• *Продуценты* (производители), или автотрофы (растения и водоросли)  -  организмы, использующие энергию солнечного света вместе с  элементами воздуха, почвы, дождя или океана, для построения своих, запасающих энергию, тканей.
• *Консументы* (потребители), или гетеротрофы (организмы, которые потребляют другие организмы),  -  состоят из животных,  поедающих первичных продуцентов,  называемых *травоядными* (herbivores); животных, поедающих других животных, называемых *плотоядными* (carnivores);  и животных,  поедающих и растения и животных, называемых *всеядными* (omnivores).
• *Редуценты (также называемые сапрофитами),  - разлагают мертвые растения и животных, отходы, и высвобождают их в виде энергии и питательных веществ в экосистему для переработки.
 

Категория консументов разбивается далее на вторичных и третичных  консументов — т.е. плотоядных, которые едят других плотоядных (таких как тюлень, поедающий пингвинов, или как змей, поедающих лягушек, которые поедают насекомых, которые поедают других насекомых).

В природе существуют *трофические уровни*, по которым энергия движется в экосистеме. На каждом этапе, большая часть энергии и материалов теряются (в виде тепла или отходов), а не преобразуются в работу или ткани.  Вот почему в типичной наземной экосистеме  на одного плотоядного приходится десять  травоядных той же массы, на одного вторичного плотоядного - десять первичных плотоядных и т.д.  (Большинство океанских экосистем характеризуются обратной пищевой пирамидой [2], в которой консументы перевешивают продуцентов; это происходит,  потому что у первичных продуцентов происходит быстрый оборот биомассы, в течение дней,  в то время как биомасса консументов оборачивается гораздо медленнее — через несколько лет у многих видов рыб).  Если энергия выступает как главный двигатель экосистемы, она также и ее главный ограничитель (вместе с водой и питательными веществами).

Хищники удерживают и контролируют уровни популяции жертвы, но уменьшение популяции жертвы (по разным причинам, включая и перенаселение хищниками) может привести к падению популяции хищников.  Общее количество жертвы и жищников обычно характеризуется циклами,  причем популяция хищников часто отстает от популяции жертвы.

Циклическое изменение популяций рыси и зайцев в Северном Онтарио. [Этот рисунок можно увидеть в оригинальной статье - ВП ]

Давайте рассмотрим один пример — полевая мышь, или полевка.  Их число в любой данной области колеблется в зависимости от относительного наличия пищи (обычно низкорослые растения),  которая в свою очередь зависят от погоды и климата. 
 Местная популяция полевки также зависит от числа хищников—включающих лисиц, енотов, коршунов и змей.  В дождливый год  возможна буйная растительность, временно увеличивающая *несущую способность* среды для полевки, приводящая к росту ее популяции. Данная тенденция к росту скорее всего приведет к избытку популяции полевки в последующие годы с нормальными осадками;  это в конце концов приведет к частичному вымиранию (die-off) полевки.  Тем временем, пока популяция полевки велика,  популяция хищников—скажем лисиц— увеличивается благодаря  большому источнику пищи, повышает свои шансы на выживание, дает потомство и выкармливает его.  Но как только полевки начинают исчезать,  возросшая популяция хищников  не может более себя поддерживать.  Таким образом,  популяции полевки и лисиц могут быть описаны через циклы перенаселения  и вымирания  (overshoot and die-off cycles), опять привязанных к долгосрочному характеру осадков и температуры.

Используя инструменты, язык и земледелие ранние люди постепенно нашли способы преодолевать некоторые природные ограничения.  С помощью оружия они могли убивать хищников.  После них, главной непосредственной угрозой стали другие люди.  Мы можем расширяться на другие территории.  Мы можем приспосабливаться к новым ресурсам.  В результате, общая популяция людей медленно росла на протяжении тысячелетий (с редкой остановкой).

Тем не менее,  у роста были ограничивающие факторы, один из которых - энергия. Пока мы использовали дерево в качестве топлива, наша численность ограничивалась наличием деревьев. Древние цивилизации расходовали лес за лесом — действительно,  одна из самых старых историй, эпос Гилгамеша, вращается вокруг героя, рубящего лес — а наступившее обезлесивание иногда связывается с падением цивилизаций. Но в последние несколько столетий, и в особенности в последние десятилетия, ископаемое топливо заменило древесину. Эта замена позволила массово увеличить глобальное население (о чем мы поговорим подробно в разделе 4).
 
Отношения “хищник-жертва” делают экосистемы динамичными и сложными.  Стремление понятть этот динамизм и сложность привело к созданию науки о гибкости [3] , и ключевому понятию, известному как адаптационный цикл  [4]. Данный цикл описывает организацию ресурсов, а именно рост (или эксплуатацию), консервацию, и спад,  через которые проходят все экосистемы.  Например,   в лесу из сосен Ponderosa, коллективное поведение растений и животных организуют себя предсказуемым образом.  После нарушений, жесткие и выносливые “пионерские” виды растений и небольшие животные заполняют открытые ниши и быстро размножаются.  Со временем,  виды, которые имеют преимущества в отношениях с другими видами, начинают доминировать. Эти отношения делают систему более устойчивой, но за счет разнообразия. Такие ресурсы, как питательные вещества, вода и свет, расходуются доминирующими видами с большой скоростью, при этом  система в целом теряет свою гибкость в противостоянии переменам условий. Эти тенденции накапливаются до тех пор, пока система не разрушится, например при пожаре.  Многие деревья умирают, выделяя питательные вещества,  открывая пространство для света, и обеспечивая среду для  кустарников и мелких животных—и цикл повторяется снова.

Некоторые ученые, исследующие системную гибкость, пришли к выводу, что адапционный цикл также характеризует эволюцию в человеческих обществах,  которые аналогичным образом проходят через периоды роста, консервации, спада и реорганизации.  В древнем Китае [5], например, произошли несколько циклов.  Далее я буду обсуждать адаптационный цикл прежде всего применительно  к человеческому обществу, и особенно  имея в виду современное состояние глобального индустриального общества.

3. Происхождение и развитие отношений “хищник-жертва”  в человеческом обществе

Понимание процесса, приводящего к социальной стратификации (классовой вариации  в социальной структуре власти и богатства) и сложности (термин, отражающий число и разнообразие технологий, социальных ролей и институтов в обществе),  все еще неясно, несмотря на десятилетия исследований, проведенных историками, антропологами и археологами.  Однако, некоторые общие черты [6] данного эволюционного пути стали ясны, по крайней мере после 1960х гг.

В течение тысячелетий все человеческие общества поддерживали себя за счет охоты и собирательства. Люди жили в небольших группах, большинство из них были номадическими — хотя в наиболее населенных местах, возникали более или менее длительные поселения. Некоторые из этих поселений были церемониальными  или торговыми центрами.  Власти в группах были в большинстве ситуативными, основанными на демонстрируемых знании и умении; те, кто чувствовал себя изгоями могли (в принципе, по крайней мере) просто уйти. Во время природных катаклизм, некоторые группы делали набеги  на продовольственные запасы других групп, другие ранили или убивали своих соплеменников, иногда  брали в плен. Набеги с целью отмщения были нередкостью. Археологические исследования показывают, что уровни насилия между охотниками-собирателями варьировались, но в целом были довольно высокими.

Простые садоводческие общества появились как только люди научились приручать животных  и разводить растения, хотя большая часть калорий все еще добывалась охотой и собирательством.  Данные сообщества строили временные деревни;  политически часто были организованы вокруг “Большого человека”, который пользовался влиянием через демонстрацию щедрости и справедливости, но не подавлял своей властью.

Сложные садоводческие общества образовывали постоянные поселения, из которых произошли города.  Некоторая часть произведенного продукта шла на обмен, и торговля расширялась. Эти общества организовывались вокруг вождей—власть которых переходила по наследству и обладала влиянием и престижем.  Среди некоторых групп, война высоко ритуализировалсь, а доблесть приветствовалась.
Пасторальные, или скотоводческие, общества существовали в маргинальных средах (таких как пустыни), выживая за счет прирученных  животных -  коров, коз, овец и верблюдов.  Эти пасторальные общества, обычно мигрирующие,  имели своих вождей, были в высшей степени патриархатными,  и часто прибегали к войнам как организующему принципу.

Образование земледельческих обществ (благодаря росту урожаев)  в итоге привело к городам и разделению труда.  Общества теперь занимали определенный географический район,  который государство объявляло своей собственностью.  Появилось также социальное расслоение,  иногда в форме жестко наследуемой кастовой системы. Подобно трофическим уровням в природных экосистемах,  крестьянский класс “производителей”  был гораздо многочисленее правящего  или элитного класса (вскоре за ним появились профессиональные солдаты, ремесленники, художники, купцы, ростовщики и т.д.); деньги, законы, тюрьмы, армии и письменность.  На данном этапе, во главе государства стоял божественный царь, семья которого имела ту же власть, привилегии и престиж.  Это точка, когда  внутри общества (но не между обществами)  “хищничество” впервые стало институциировано. В то же время, уровни межличностного насилия (кроме войн, т.е. межгруппового насилия)  существенно были меньше.

В некоторых случаях, земледельческие общества по-видимому завоевывались небольшими, но чрезвычайно агрессивными скотоводческими группами,  правители которых намеревались расширять свои владения (так происходило, например, в древнем и среднеевековом Китае [7], хотя были случаи, когда земледельческие государства расширялись и  захватывали  переферийные скотоводческие группы). В результате образовывалась империя, в которой центральное государство систематически сифонило богатство из периферийных колоний.  Часто люди из завоеванных земель перевозились в столицу в качестве рабов.

У такой простой схемы есть опасность  упрощения;  в самом деле, последние исследования обнаружили неожиданные исключения на каждом этапе истории—включая охотников и собирателей, которые были в своем большинстве оседлыми,  и ранние города, которые были эгалитарными [8] и не проявляли признаков расслоения.  Путь к социальному усложнению и стратификации часто был извилистым  и запутанным [9]. Тем не менее,  главная тенденция оставалась: по мере того, как люди организовывались во все более крупные группы и  систематически эксплуатировали свою среду, начали появлять тенденции к авторитарному насилию — будь то центральная Америка, Европа, северная Африка, южная или восточная Азия.  Относительно небольшая элитная группа захватывала власть и богатство.  Массы, тем временем, содержались в относительной бедности, их труд организовывался и контролировался  хозяевами. Наиболее  “продвинутые” общества росли в своей сложности, мощи и разнообразии.

Среди социологов есть две школы, рассматривающие причины происхождения расслоения и усложнения;  Джозеф Тейнтер в “Коллапсе сложных обществ” [10], подытоживает результаты этих двух школ. “В теории конфликтов,”- пишет Тейнтер, “утверждается, что государство появилось в результате потребностей и желаний индивидуумов и подгрупп в обществе.  Государство, по его мнению, основано на различии интересов, на доминировании и эксплуатации, на принуждении и прежде всего как площадка для борьбы за власть.” Карл Маркс и его последователи  - известные приверженцы теории конфликтов.  В  противовес,  (по словам Тейнтера), “В интеграционных . . . теориях предполагается, что сложность, стратификация и возникновение государства возникли не из амбиций индивидуумов или подгрупп, но из потребностей общества.”  Даже некоторые вопиющие случаи доминирования и эксплуатации,  согласно этой теории, могли возникать из-за  общих преимуществ [для эксплуататоров и эксплуатируемых – ВП ].  Тейнтер, который рассматривает развитие сложности как проблемно-ориентированную стратегию, принимаемую обществом в целом, указывает на необходимость синтеза теории конфликтов и интеграционного взгляда,  но склоняется к интеграционному взгляду.

Самая последняя работа на эту тему  получена от теоретиков культурной эволюции [11], в частности от  Питера Турчина — который полагает, что почти непрерывное состояние войны - это механизм, ведущий от одной стадии социальной  организации к другой. Подзаголовок  книги Турчина 2016 г  “Ультраобщество”: Как 10,000 военных лет сделали из человека Великого Кооператора. [12]    В книге, он убедительно доказывает, как внутренняя сложность, основанная на кооперации, позволила обществам эффективно конкурировать в условиях непрерывных кровавых конфликтов.

Развивая метафору “хищника”,  я сравнивал до сих пор человеческое общество с дикой экосистемой.  Однако, как только люди оставили охоту и собирательство,  они вышли из дикой экосистемы.  Все большими темпами они приручали животных и растения и изменяли среду для поддержания одомашненных видов.  Такое поведение может пролить определенный свет на эволюцию отношений между людьми, которые, по существу, также “приручили себя” друг к другу.  Википедия [13]  определяет приручение как “устойчивое отношение на протяжении поколений, при котором одна группа организмов оказывает значительное влияние на репродукцию и поведение другой группы с целью обеспечить себе более предсказуемый доступ к ресурсам.” Прирученные нечеловеческие виды, можно сказать, выиграли от этих отношений:  отказавшись от свободы, они получили защиту, стабильный источник еды, и возможность расширить свою популяцию на большую географию (о чем говорит Майкл Поллан в своей популярной книге  “Ботаника желаний:  как растения видят мир” [14]).   Далее мы увидим, что те же преимущества получили и люди, после того, как стали “одомашнены”.

Несколько авторов независимо пришли к мнению, которое  является ключевым  для нашей дискуссии: человеческое одомашнивание хищных животных, по сути  хищническая система управления жертвой,  могла послужить примером  для переноса ее в межчеловеческие отношения. Одомашнивание людьми животных должно было организовать их мышление и поведение в направлении усмирения, кормления и селективного отбора  пойманых животных.  Как только мы приручили хищных животных,  могли мы повторить эту схему  внутри человеческого общества? Одомашнивание началось раньше или одновременно с началом стартификации и сложности — а не позже (хотя этот процесс продолжается по сей день).  Поэтому  маловероятно,  что человеческое рабство служило моделью и инспирировало одомашнивание животных;  однако обратное весьма возможно.

Поверка этой гипотезы может производиться исследованием частей мира, где нет прирученного скота, свиней и лошадей и выяснением, было ли рабство в этих местах. Однако найти такие места проблематично.  Общества охотников-собирателей (напр., австралийские аборигены)  обычно не одомашнивали животных, кроме собак, и не знали рабства или других систем социальной эксплуатации;  однако,  совершали набеги и взятие в плен.  В случае доколумбовой Америки, одомашненными животными в Северной Америке  были прежде всего собаки и индюки;  а в Южной Америке морские свинки, ламы и альпага.  Рабство было институциировано  в Америке, по крайней мере, у отдельных аборигенных народов [15]:  многие группы забирали  пленных во время войн, и использовали их для  ручного труда. Некоторые пленные ритуально приносились в жертву на церемониях, иногда включающих ритуальные пытки и каннибализм.  Другие группы допускали, чтобы пленные постепенно интегрировались в племя.  Рабы не покупались и не продавались,  но весьма вероятно обменивались с рабами других племен.

Данную гипотезу трудно проверить.  Но непрямые свидетельства подтверждают ее справедливость.  Обращаясь к ранней работе эколога Пола Шепарда [16],  антрополог Тим Инголд из Абердинского университета в Шотландии,  в книге “Восприятие среды” [17] (2000),  доказывает, что охотящиеся народы рассматривали животных как равных,  в то время, как скотоводы обращались с животными как с собственностью, которую надо контролировать.  Археолог Гиллермо Алгазе (Guillermo Algaze) из Калифорнийского университета в Сан-Диего обнаружил, что  первые города-государства в Месопотамии были построены на принципе переноса методов управления животными на людей [18]:   в письменах для описания пленников и строителей храмов используются те же категории, какие использовались для подсчета государственного скота— который представлял собой первую форму собственности и денег.

Охотники-собиратели с трудом “одомашнивались,”  часто предпочитая смерть рабству (об этом говорит Стэнли Даймонд  [19] и другие). На другом конце исторического спектра,  располагаются современные граждане, подвергаемые с детства универсальному принудительному обучению [20]— со своими звонками, рутиной, поведенческими нормами, сегрегацией по возрасту, ранжированием по достижениям -  для подготовки к взрослой жизни в упорядоченном, стратифицированном, размеренном и рутинном обществе.

Можно сказать, что хищничество формирует психологию.  Хищники (человеческие и нечеловеческие)  не относятся к своей жертве с особым сочувствием; хищничество – это игра, которой надо наслаждаться.  Если бы косатки и рыси могли говорить, они выражались бы на типичном языке профессионального бизнесмена: “Business is business.” Психология одомашнивания ведет к тому, что овцы, скот, свиньи и куры часто рассматриваются как предметы потребления, а не сознательные существа со своими намерениями, воображением и чувством. Для семьи, живущей на ферме, ежедневный контакт с животными позволяет лучше узнать индивидуальное животное,  причем некоторые животные могут вызывать особую симпатию и уважение (в особенности среди детей).  Многие хозяева ферм по-настоящему заботятся о животных,  лечат больных и стараются в итоге убивать их с минимальной болью и страданиями. Но когда животное рассматривают только как еду, сочуствия нет—как это происходит на бойнях и рыболовных судах.

Очевидно, что одомашнивание не всегда мотивировалось желанием поесть. Некоторые одомашненные животные становятся рабочими (лошади, волы, мулы)  или комнатными животными [21];  последние вызывают привязанность, дружбу, развлечение и украшение.  В классовых обществах, правители часто подобным образом эксплуатируют людей, и развивают близкие отношения с “комнатными”  артистами, музыкантами, и другими творческими людьми (а также c наложницами и сексуальными рабынями [22]), которые  в такой же степени доставляют красоту и развлечение.  Сегодня многие люди проявляют необычную заботу о своих домашних животных (аналогично древним египтянам [23] ), в то же время, общество  с особым пристрастием одаривает вниманием и богатcтвом элитных музыкантов, актеров, художников, моделей и авторов.

Играют ли отношения “хищник-жертва” такую же важную роль в сложном человеческом обществе, как  и отношения “хищник-жертва”,  обеспечивающие здоровье природной экосистемы?  Политические идеалисты отвечают категорическим “нет,” хотя никаких доказательств не предоставляют.  Кооперативные сложные институты (такие как кооперативный бизнес [24])  многосчисленны  и успешны.  Более того, в некоторых индустриальных обществах  проявляется гораздо меньшее имущественное неравенство  [25], чем в других. Ясно, что  люди способны ограничить “хищничество”  в пользу кооперации; мы видим, что такая трансформация уже происходит в разнообразных аспектах сельской жизни (анти-расизм, кооперативная экономика [26], и ненасильственная коммуникация [27 ]). К этой теме мы возвратимся позже.

Тем не менее, в современном виде,  неравенство и “хищничество” остаются фактами жизни.  И последствия этого очевидны не только для людей, но и всей биосферы.  Далее мы обратим наше внимание на экологическую сферу, в которой сегодня   в особенности развертывается драма “одомашнивания” и “хищничества”.


Ссылки
[1]  “Preditor-prey”  relations [2] Reverse food pyramid  http://www.pnas.org/content/early/2018/05/15/1711842115
[3] Resilience science https://en.wikipedia.org/wiki/Ecological_resilience
[4] Adaptive cycle  https://www.resalliance.org/adaptive-cycle
[5] 
[6] [7] [8] [9] [10] 
[11] cultural evolution http://www.pnas.org/content/114/30/7782
[12] 
[13] Domestication  https://en.wikipedia.org/wiki/Domestication
[14] 
[15] [16] 
[17] 
[18] [19] 
[20] 
[21]  [22] https://en.wikipedia.org/wiki/Sexual_slavery
[23] [24] https://cooperativesforabetterworld.coop/
[25] https://en.wikipedia.org/wiki/Gini_coefficient
[26] http://cultivate.coop/wiki/Cooperative_Economics
[27] non-violent communication  https://www.cnvc.org/


На рисунке - Адаптивный цикл:  
а - (Ре)организация   - Время для обновления, реструктуризации, и великой неопределенности (но с высокой гибкостью)
r -  Рост/Эксплуатация – стадия, характеризуемая накоплением ресурсов, конкуренцией,  использованием возможностей, ростом разнообразия, связей и высокой, но уменьшающейся гибкостью
К – Консервация - рост замедляется, ресурсы запасаются и используются для поддержания системы. Стадия характеризуется стабильностью, определенностью, уменьшенной гибкостью и  низкой эластичностью
О – Коллапс/спад  - стадия, характеризуемая хаотическим коллапсом и выходом накопленного капитала. Время неопределенности, когда гибкость мала, но растет.


Оригинал статьи: 

Часть 2  - http://www.proza.ru/2018/09/25/1574

Часть 3 - http://www.proza.ru/2018/10/05/783

© Copyright: Виктор Постников, 2018
Свидетельство о публикации №218100300048