* * *
Я боялась расспрашивать о жизни в лагере, а когда спрашивала о ком-то, кто с ним сидел, он обычно отвечал: "О, это замечательный человек!" – "А Саша Огородников?" – "О, это тоже замечательный человек. Да, он часто объявлял голодовки, и за меня тоже".
Я, в свою очередь, рассказала о знакомстве с его женой Леночкой, с которой познакомилась в ВС-389/36, в Кучино, куда она приехала с какими-то бумагами для регистрации брака с Сашей. В Москву возвращались вместе. Потом несколько раз она с сынишкой Димитриком приезжала к нам во Фрязино. Однажды я была у нее дома... и лучше не вспоминать этот ад. Как Лена выдерживала родительский гнев – непонятно.
Саша как-то не очень понимал ее ситуацию и ставил в письмах невыполнимые условия: в детский садик ребенка не водить, книжек советских не читать. Ходить с ним в церковь и учить молиться. А Димитрию всего-то четыре года! И если в садик его не водить, значит, быть с ним дома? А на что жить? И тогда угроза лишения родительских прав становилась реальной, и этого Лена боялась больше всего.
– Конечно, они так мало были вместе, – говорю я Вите.
– Да, это грустно. У нас-то с тобой все по-другому! Так ведь?
– Конечно! Время только соединяет нас.
На улице Витя будто оживлялся, но стоило зайти в комнату, сразу просительная улыбка: сыграем в шахматишки, Нин? – Сыграем!
Я еще не видела, не хотела верить трагедии подмены. В понедельник 3 января вместе пошли в больницу. Вместе говорили с главврачом. Он выписал направление на стационарное обследование. Витя даже обрадовался. Не столько, по-моему, факту обследования, сколько тому, что добился-таки!
Меня попросил зайти в милицию и сказать, что он не сможет прийти для отметки, поскольку находится в больнице.
Но если б знать, увидеть раньше эту больницу! Внешне все чисто, ухожено, даже красиво. В моем представлении больница была такой, какой я видела ее в Камешково, во Фрязино, куда не один раз приходила с обследованием, проверкой хранения, учета выдачи лекарств, сроков их годности, санитарных условий и т.д.
Здесь, когда у Вити забрали вещи и выдали больничное белье и халат, когда я зашла в палату, я испугалась. Почти впритирку не меньше двух десятков коек. Тумбочка на двоих.
Вышла на улицу – заныла душа. Неспокойно стало. Но дальнейшие шаги возможны только с результатом обследования здесь.
После милиции, где я предупредила, что муж в больнице, пошла по поселку, сначала по адресам, выписанным с доски объявлений. Будто нарочно все они в начале или в конце длиннющих улиц. Сил хватило в первый раз на два адреса. Потом в гостиницу. Потом к Вите – узнать, увидеть...
По коридору взад-вперед ходят какие-то странные люди, со странным выражением лиц. Прошла сама в палату. Витя дремал.
– Ви! – поцеловала.
– О, как хорошо, что ты пришла! Сказали, что анализы начнут делать с завтрашнего дня. Ты не волнуйся. Рядом со мной лежит хороший человек. Он даже полку в тумбочке освободил мне. Ты принесла варенье, масло – не нужно, Ниночка. Мне хватает, что здесь дают. Не очень чтоб вкусно, но есть можно. Так что ты не приноси ничего, Заботушкин мой! Давай выйдем из палаты. Я сейчас, только тапочки надену.
Вышли. Я рассказала о двух неудачных попытках снять комнату, но – буду искать.
На следующий день снова к Вите. Больница за поселком, на горе. Сначала ходила пешком, потом приспособилась к расписанию автобусов.
Как нарочно, ударили морозы. -50° – о таких я только читала и слышала в сводке новостей. И я радовалась, что хоть Витя в тепле. На улице от мороза туман. Странно, даже в моей из искусственного меха тоненькой шубейке, в шапке-ушанке и в стареньких уже с дырками на подошвах валенках на улице было не холодно. Глазам мешали только густо-лохматые белые ресницы, и дышать носом было больно. Но с ним легко договориться, спрятав в шарф. Холодно было в гостинице, даже в шубе, даже в валенках. И в комнате было не ниже -5°. Это ж не -50°! И тем не менее. Здесь я замерзала и промерзала насквозь, чуть-чуть отогреваясь горячим чаем.
На третий день в больнице больные вдруг проявили активный интерес, едва я открыла дверь в больничный коридор, ища глазами, кого попросить, чтоб вызвали Витю. Тогда свободный вход в палаты был запрещен, хотя в Москве, например, было уже свободное посещение больных в течение дня и без обязательного белого халата, который никого и ни от чего не оберегал. Сюда такая "свобода" еще не дошла, а белый халат выдать было некому – ни разу не видела ни медсестры, ни санитарки...
Больные вели себя как-то странно. Один подошел, процедил: "Убивать таких надо". Следом женщина с растрепанными волосами, со спущенными чулками агрессивно подошла: "Что ты все ходишь-ходишь... Тьфу!"
– Ниночка, здесь нехорошие люди! Забери меня отсюда!
– Но, Ви, мы же договорились, чтобы тебе сделали все анализы. Потерпи еще несколько дней.
"Нехорошие" люди – это из нового Витиного словаря. А ведь, правда, – ни одного живого лица. Какие-то психбольные вперемешку с уголовниками. Сплошь мат. Но куда забрать?
Я лихорадочно искала подходящую комнату. Мороз держался несколько дней.
Наконец, решила входить во все дома, что в центре поселка. И вдруг в какой-то избе сказали: спросите рядом. Там живет одинокая женщина. Может быть, она согласится? Это уже на четвертый день поисков.
Меня встретила пожилая женщина лет шестидесяти с приветливым лицом. После уличного мороза меня обдало таким теплом и таким домашним уютом, что несколько секунд я молчала. А потом, испугавшись, начала говорить. И сил уже не было – из глаз сами текли слезы.
– Я согласна сдать вам комнату. Но вы не очень шумные люди? Потому что у меня часто болит голова. Посмотрите, если вам комната подходит...
Она открыла дверь в соседнюю комнату.
– Дверь я закрою. Вы не волнуйтесь. Я сюда шкаф придвину. У вас будет отдельный вход с маленькой прихожей.
Небольшая комнатка. Чистенькая. Этажерка с книгами. Большое зеркало-трюмо. Две кровати. Стол. Стулья. И главное – печка!
– Топить будете сами. Дров у меня много, так что не экономьте. Если подходит, переезжайте к вечеру, я все приготовлю.
Господи! Если подходит... Конечно, подходит. Но только бы к вечеру не передумала эта женщина, не испугалась, что берет ссыльного под свой кров.
– Вы не передумаете?!
– Нет-нет. Вы мне понравились.
Неужели возможно такое счастье!
Я помчалась в больницу.
– Ви, я нашла чудную комнату. В самом центре. Все близко. Даже милиция. Почта – напротив! – Что у тебя? Что-то уже взяли?
– Да, остался рентген. Сказали – дня через два, т.е. после выходных. А мне уже хочется к тебе. Забери меня отсюда!
Но если просто уйти – не дадут ведь никакого заключения.
– Ви, я обещаю, что завтра тебя выпишут. Завтра пятница, и если остался только рентген, его сделают завтра. Потерпи еще денек, Витюшкин. А сегодня я потихоньку перевезу из гостиницы все вещи. На санках раза три туда-обратно. Тебе понравится дом, и комната. Хозяйка сказала, что летом мы можем даже что-то посадить для себя – у нее большой участок.
До завтра, Мир! До завтра!
В тот же день в несколько приемов я перевезла все вещи. Но когда я увидела, что сделала с комнатой Анна Степановна – я ахнула. На кроватях – перины. Чистое белье. Теплые ватные одеяла. Сверху какие-то накидушки. На двери, забаррикадированной с другой стороны шкафом, – вешалка. О таком комфорте мы не мечтали! Комната натоплена. "Завтра же забираю Витю из прохлоренного больничного ада".
С трудом дождалась 10-ти часов. Попросила проходившего по коридору мужчину вызвать Некипелова из 7-й палаты.
– Он в туалете. Зовет сестру, но ее нет.
Не обращая внимания за запреты, я прошла по коридору и по стону определила, где Витя. По лицу лился пот. Он стонал, почти кричал от боли.
– Витюш! Что случилось?!
– Ой, у меня все болит.
– Ви, милый, расслабься, успокойся. Дыши глубоко. Ну, вдохни глубоко, теперь выдохни. Ну, еще раз...
– Да, стало лучше. Но как было плохо! Мы вышли из туалета.
– К стенке обоих надо... – прошипел стоявший в коридоре больной.
Почему такая ненависть?
– Ви, собирай свои вещи.
Отыскала сестру, сказала ей, что забираю мужа домой.
– Без врача нельзя.
– Давайте врача.
Не знаю, какой у меня был вид, но сестра мгновенно разыскала дежурного врача. Врач, молоденький совсем, растерялся. Но еще рентген не делали.
– Делайте сейчас.
– Но я не знаю, открыт ли сейчас рентгеновский кабинет.
– Так позвоните, узнайте! Позвонил. Работает.
– Напишите направление.
Послушно написал. Сказал, как пройти. Витю приняли сразу. Через 10 минут он вышел.
– Сказали, что результат можно подождать. Через минут двадцать вышел рентгенолог.
– Все хорошо. Ничего не обнаружено.
– Можно получить снимок?
– Снимков не выдаем. Они остаются в личном деле.
После рентгена долго стояли в очереди к главврачу больницы. Я попросила выдать результаты всех проведенных анализов.
– У нас больница. Мы не выдаем ничего на руки. Могу только сказать, что у вашего мужа ничего серьезного нет, все возрастное.
– Но как же пиэлонефрит, артроз, остеохондроз, гипотония... в его тюремной карточке все перечислено должно быть.
– В его карточке ничего нет. Там записано: онкофобия.
– Хорошо, выдайте выписку из его "истории болезни" на основании проведенного у вас обследования.
И такую выписку дали! Ддинный перечень заболеваний заканчивался "онкофобией".
Все это время Ви только повторял:
– О, как хорошо, что ты забрала меня из этого мерзкого места! Ты говоришь, дома тепло! Как мне хочется тепла!..
Больше мы в той больнице не появлялись. Но от воспоминания о ней, об этой грязи, об этих невыносимых запахах туалета и хлорки, от этих безумных каких-то лиц становится до сих пор мерзко. В такой обстановке естественен мат. И злость. Нормальная реакция. Это я не умею смачно сплюнуть мат и освободиться от клокочущего комка непрощения. И Витя не умел и замораживался от "могучего", "певучего" русского мата. Особенно – злобного.
|
