* * *
В октябре опять радость – письмо от Вити. Но неожиданность – ему сообщили, что в октябре Медуправлением решен вопрос об оперативном лечении и что от него требуется согласие на операцию!
"Ничего нет", "ничего страшного", "просто сиалоаденит" – и вдруг операция. Почему же мне об этом не сообщили? Какая операция?
"...В случае если вдруг выяснится, что операция действительно необходима, то я хотел бы посоветоваться с тобой, а по возможности увидеться, не знаю уж, как там получится. Ну, не будем сейчас гадать, а главное – думать о плохом. Даст Бог, все будет хорошо, и предстоящее обследование и анализы какие-то лишь подтвердят интуицию доктора Рахимова, что это все-таки не онкология..."
А дальше опять вопросы обо всех, приветы всем поименные и общие, о своем чтении, советы нам, наказы что-то прочитать непременно. И... "Будьте, родные! С Богом! До свидания, Мирушкин, солнышко мое верное. Целую. Всегда твой, с тобою. Витя".
22 октября. День рождения Гриши Подъяпольского. Не поехала в Москву. Так хотелось побыть одной, собраться с мыслями.
Ничего не понимаю.
Мне 9 октября пришел краткий ответ: "Сообщаем, что Ваше заявление по поводу мужа Некипелова В.А. рассмотрено.
В настоящее время состояние здоровья удовлетворительное. В июле 1984 он был консультирован кандидатом мед.наук, зав.отделением опухолей головы и шеи городского онкодиспансера. Данных за онкологическое заболевание не выявлено. В настоящее время Некипелов находится под наблюдением врачей-специалистов.
Подпись: Уточников".
Ни слова о какой бы то ни было операции. А где медицинское обследование? Заключение? Начальник тюрьмы и тюремный врач в один голос твердили мне в июле, что Некипелов здоров.
Витя пишет, что он сейчас на больничном питании... В тюремной больничке? Освобожден от работы?..
Как-то потускнело все. Нет, нет, нет!
Мы сдадим наш экзамен!
Нет, нет! Не паниковать: мы доживем, мы доживем!..
Беру сборник Ахматовой. Открываю наугад: так мы часто с Витей делали.
Вкусили смерть свидетели Христовы
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима – все прошли.
Там, где когда-то возвышалась арка,
Где в гору шел, согнувшись, водонос.
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом блаженных роз.
Ржавеет золото и истлевает сталь.
Крошится мрамор. К смерти все готово.
Всего прочнее на земле – печаль.
И долговечней – царственное слово.
Удивительные стихи. И какая уж тут "женская поэзия"? Это силища Духа, утверждение и в смерти – жизни!
В ответ на телеграмму о свидании получила отказ. Из Медуправления МВД в Москве – молчание, хотя было обещано, что о результатах расследования фактов, приведенных в моем заявлении, мне сообщат. Сколько же для "расследования" потребуется времени?
***
"Оперативное лечение" все-таки означало именно операцию. В медуправлении сказали, что если операция и будет, то незначительная. Что значит "незначительная", может быть, просто удаление зубов? Сплошная таинственность. И именно это выводит из равновесия. Но, может быть, этого и добиваются? Какие-то письма Витя не получает, и именно те, в которых я рассказываю о своей переписке с медуправлениями и прочими высокими инстанциями. Значит, нужно, чтоб и он ничего не знал.
Из ноябрьского письма узнаю, что боли беспокоят меньше. Может быть, потому, что не работает. Но опухоли не уменьшились – наоборот. Он каждый день ждет поездки в Казань.
"...что касается моего отношения к операции, то, безусловно, я рассматриваю ее лишь как самый крайний случай и только по жизненным показаниям... окончательное решение... буду принимать только после детального обследования и обязательного совета лично с тобою. Тебе-то обязательно скажут, что у меня, какой прогноз... Ты спрашиваешь, кому писать. Ну, я думаю, что лучше всего владимирскому Геннадию Павловичу, приезжавшему ко мне в сентябре, или Шибаеву – начальнику его..."
Так, значит, "работа воспитательная" продолжается. Значит, Витя уверен, что КГБ знает диагноз.
Писать Кузнецову и Шибаеву мне труднее, чем Чебрикову. Этим я уже все сказала, что хотела и могла сказать. И с сентября прошло два месяца. Если бы хотели, могли бы проявиться – и без долговых расписок. Но им нужно, чтобы проявилась я. Может быть, они и в сентябре советовали Вите написать мне, чтобы я обратилась к ним? Но он не писал об этом, значит, разговора с ними не получилось.
В конце ноября из Казанского управления пришел ответ, что Виктор будет направлен на стационарное обследование в декабре. Зачем же в октябре требовали срочного согласия на операцию?
Ясно, что Витя болен. И ясно, что они играют с ним, как в свое время с Гелием Снегиревым. Витя еще в состоянии держаться. И он держится.
Но эти мысли я упорно отгоняю, молчу. Все убеждают, что не может быть у Вити онкологии. Это общее мнение: если рак, то вопрос решается в течение месяца-двух после внешнего проявления. Хотелось верить. И я, не повторяя анохинских, рахимовских слов о том, что онкологии нет, писала Вите, что, конечно, надо обследоваться, потому что любое длительное хроническое заболевание может дать осложнения. Конечно, на будущее никто не застрахован, но хотелось бы как-то "пробить" непробиваемых медиков МВД, забывших, видимо, что болезнь – не только то, что фатально неизлечимо.
Может быть, это какая-то медицинская этика, и мне не говорят правды? – думалось и такое. Но нет, какая этика у тюремщиков? Я своими ушами слышала, как в больнице им.Гааза родственникам бесстрастно сообщали о безнадежности больного. А Лину Туманову выпустили под расписку домой для госпитализации в онкобольницу. Так что этика – это моя выдумка. Но что тогда?
Или действительно, ничего страшного, или ломают Витю, добиваются того, что им надо, – громогласного покаяния.
"Ви, родной, не думай о плохом. Все в руках Божиих. Я верю, верю, верю, что все будет хорошо! И мы обнимемся. И иначе быть не может. Всеми мыслями, всеми чувствами в нашей радостной близости. Будь! Мы все всегда с тобой.
"Разлучение наше мнимо.
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих"...
Какая Ахматова! И мне ужасно стыдно за прошлое свое умаление ее перед Мариной Цветаевой".
Декабрьское письмо 1984-го встревожило еще больше. Витя пишет о том, что в ноябре была врачебная комиссия: "В медкнижке записали те же диагнозы. Хронический сиалоаденит. Остеохондроз. Туберкулема. Онкофобия... Ну не знаю, какая уж тут онкофобия. Онкологическая настороженность – да, ну так это ж естественно, ведь так много всяких симптомов..."
Но в чем-то и успокоило. Витя пишет о стихах Феликса Кривина, просит достать его новый сборник. И о девятилетней девочке Нике Турбиной, живущей в Ялте. Девочка-феномен. Виктор приводит два ее стихотворения. Поражен взрослостью стиха. "Разузнай обязательно – постарайся достать сборник стихов ее, если он уже вышел".
...Января 1985 года ждала с нетерпением. 5 января положено свидание. 8 января дала повторную телеграмму в Чистополь о свидании. Витю не тревожу, ему – каждый день о наших домашних делах, о каникулах у Михайлины, об экзаменах у Жени. О том, что ездили с ним на спектакль Ю.Кима "Ной и его сыновья". Виделась со многими, даже с Асей, которая удивительно стала похожа на свою маму – Наталью Александровну...
Чистополь молчит.
"Терпенья нам не занимать", – пишет в новогодней открытке Римма Алтунян. Но все-таки так трудно ждать. И что с обследованием? В Казани, я выяснила, есть тюремная больница, но в ней онкологических обследований не проводят. Остается, значит, Ленинград? А может быть, Москва, куда Витя так настойчиво хочет попасть?
Только 14-го пришла, наконец, телеграмма, что свидание разрешается!
"Конечно, эти два часа не прошли – промелькнули... Многого не успел сказать, как всегда, но все равно – я бесконечно рад и благодарю Бога за эту встречу..."
19-го вернулась домой, наполненная встречей.
"...Бесконечно рада, что увидела тебя бодрым, не расслабленным и не ушедшим в болезнь... я хорошо чувствую, ощущаю, понимаю твое состояние. Оно в большой степени еще от этой глухой стены непонимания, от отношения. Но ведь ничего другого и не может быть. Иначе ты не был бы в Чистополе. И коль ты в Чистополе, то доктор Анохин может позволить себе бесцеремонность и даже грубость, может позволить себе забыть, что он доктор, что звание доктора накладывает на него и какие-то человеческие функции. Он всего лишь штатный тюремный врач, желательно отнестись к этому тоже с пониманием и по возможности с юмором... Доктор Уточкин заверил меня, что обследование будет, и оно будет достаточно квалифицированным. И обещал сообщить результаты... Будем надеяться, что ничего плохого обследование не подтвердит. Его нужно было бы провести много раньше, чтобы не доводить ситуацию до конфликтной с обеих сторон... В Москву я приехала 18-го вечером, сразу – к Маше, да так и застряла у нее, потому что Евгения Эммануиловна, узнав, что я вернулась, сказала по телефону: выезжаю! Саша примчался. Настя с Борей вернулись с работы. В общем, ночевала у нее. Конечно, от всех тебе горячие приветы. И у всех как-то полегче стало на душе, хотя понимаем, что проблема здоровья пока на первом месте..."
* * *
В начале января 1985 г. я получила открыточку из Тарусы от Владимира Болонкина, в которой он написал, что только что приехал из Чистополя и очень хочет со мной увидеться. Встреча была трогательной. Он жил в гостинице. Конечно, за неделю не сошла с него тюремная измученность, бледность, истощенность. Но энергия била ключом. Он сказал, что перед освобождением сидел с Витей в одной камере. Что Витя чувствует себя сносно. Ну, конечно, жалуется на болезни.
– Володя, – спрашиваю я, – скажите мне откровенно, у Вити действительно опухоли на шее? Они очень видны? Врачи говорят – ничего нет.
И Володя, мне показалось, очень искренне ответил, что ему кажется, Витя преувеличивает. Что у него действительно онкофобия.
Я теперь ничего не знаю. В.Болонкин живет за границей. Ни разу никак не проявился.
Может быть, он говорил не совсем искренно? Может быть, его попросили встретиться со мной?
Но как я обрадовалась, успокоилась! Так хотелось верить, что нет онкологии. Вот и Володя, который вместе с ним сидел в одной камере, говорит, что Витя "немного преувеличивает".
* * *
Жду опять с нетерпением февральского письма. А пока, взбодренная свиданием, которое, кстати, подтвердило, что опухоли почти незаметны, пишу уже более бодро.
Вернулся Женя из Горького. С письмом от Марка Ковнера, в котором сплошь похвала мальчишке. И, конечно же, я немедленно пишу кусочек из его письма Вите.
"За два года, что мы не виделись, Женя очень изменился, возмужал во всех отношениях. Специальность он выбрал очень интересную и универсальную. Бог даст, окончит институт, аспирантуру и будет и кандидатом, и доктором. В этом я уверен, такой у него склад ума и характера". – Не знаю относительно степеней, дай Бог, чтоб стал хорошим инженером, но, конечно, отзыв Марка очень приятен, – добавляю уже от себя.
22 февраля получила, наконец, письмо от Вити – но опять из Чистополя! И значит, как всегда, врали и в медуправлении, и начальник тюрьмы, что обследование, намеченное на декабрь, задерживается в связи с предстоящим свиданием. Врали, не моргнув глазом. На две телеграммы, посланные в конце января, середине февраля в Казань, ответов не получила.
Февральского же письма ждала с особенным нетерпением, надеясь из него узнать о результатах обследования.
Снова поездка МВД, в Медуправление. Снова меня внимательно выслушивают. Снова обещают выяснить, почему задержали обследование. Возможно, правда, не знают? Но то, что теперь из Казани получу ответ – это точно. Обычно на запросы из Москвы все учреждения отвечают довольно быстро.
|
