***
Напряжение росло, и остановить ничего было нельзя. Нужно было ехать на очередную "хельсинкскую встречу", нужно было написать очередной документ, нужно было непременно с кем-то встретиться... Нагрузка была не по силам. И все-таки мы были счастливы. В 1978 году отмечали 50-летие Вити. Было шумно, весело – и грустно одновременно. Стольких людей не было за столом, из тех, кто должен был быть!
Не было Гриши Подъяпольского. Навсегда не было. Не было Плющей, не было Ходоровичей, не было Сережи Мюге, не было Виталия Скуратовского. Тоже навсегда. Не было... да, Господи, легче перечислить, кто был. Машенька Подъяпольская, Таня Великанова, Феликс и Вера Серебровы, Алена Арманд, Витин брат Валерий, Гоша Белинков, мама... кажется, все, но наша крошечная квартира была переполнена. Было и хорошо, и тревожно, потому что всем было ясно – кто-то из этой компании очень скоро уйдет по проторенной дороге многих – в Мордовию, в Пермь... И так и случилось. Ушли Таня, Феликс, Витя... Но тогда не хотелось об этом думать. Был праздник, был Витин юбилей. Все хотели говорить, и все говорили разом. А потом пошли на наши пруды. 29 сентября. Кто смелый? Давайте искупаемся! Нашлись три смельчака: Таня Великанова, потом я, за нами Феликс Серебров. Остальные ни рискнули окунуться в холодную ванну... Спали на диване поперек, на стульях, на раскладушке. Удивительно, как умели все размещаться, и не было никакого чувства неловкости за тесноту, за скученность. Мы все так жили.
В апреле 1979 года пришел письменный отказ из МВД СССР:
"По поручению соответствующих инстанций сообщаю, что ваша просьба о выезде на постоянное жительство в государство Израиль и о выходе из гражданства СССР не может быть удовлетворена, так как ваш родственник, проживающий в государстве Израиль, не является членом вашей семьи, а выход из гражданства противоречит государственным интересам СССР.
Начальник УВД Владоблисполкома
А.Ф.Петров".
Не знаю, были ли мы первыми, кому отвечали, письменно аргументируя отказ, или последними. Во всяком случае, я не слышала, чтобы кто-то получил подобного рода бумагу.
Мы как раз почти заканчивали ремонт квартиры. Уже понимали, что отъезд нам не светит. А если так, то нужно жить по-человечески, чтобы приятно было в дом войти.
В июле мы ушли в отпуск. Уехали с ребятами и с нашей собакой (доставшейся от старшей дочери Татьяны Сергеевны Ходорович) Кутей в Крым. Какое это было чудесное лето! Было так хорошо, что от мысли, а ведь все однажды, и очень скоро, наверное, кончится, становилось холодно до пят. Море было удивительно теплым в это лето. Рано утром мы с Витей шли на пляж, чтобы на берегу делать зарядку. Часто брали с собой ребят со всеми их яркими морскими плавучими средствами. Брали Кутю. Шли обычно не на общий переполненный пляж, а на "свое" место, где людей было много меньше, ближе к "правительственному", охраняемому денно и нощно. Несколько отсеков его, отделенных друг от друга бетонными перегородками, как правило, пустовали. Редко можно было кого-то увидеть там – может быть, купалась обслуга, может, родственники высоких чинов. Жителям ближайших поселков – Магарач, Василь-сарай, Нардан, Тимису – была всетаки польза от этой правительственной прихоти: к даче с пляжами провели асфальтированную дорогу, соединяющую ее с верхней трассой Ялта–Симферополь. Эго была как бы плата за огромный кусок леса с морским берегом – все было отгорожено и охранялось.
Ну, и Бог с ними, с этими буржуями. Нам было хорошо.
Приехали Феликс с Верой, рядом снимали комнатку Павел Башкиров с женой и сынишкой. Заезжали на день-два еще друзья – теперь не помню, кто. Но было удивительно хорошо.
– Мне кажется, это последнее мое лето, – однажды сказал Виктор. – Я это чувствую.
Опять защемило сердце, но отошло от какой-то шутки. О будущем мы не хотели думать.
25 августа вечерней электричкой около 11-ти мы вернулись в наши Камешки. Солнечный Крым сразу оставил нас, едва мы ступили на землю. На площади у вокзала стояла одинокая серая машина.
– Уж не нас ли встречают? – пошутил Витя.
Но шутка оказалась не в бровь, а в глаз. Пока мы разобрались с ребятами и вещами, пока сами приняли душ, попили чаю – время подскочило к трем ночи. Легли спать с планами на завтра, т.е. уже на сегодня.
В восемь утра звонок в дверь. Так не хотелось вставать, но опять настойчиво пропел наш музыкальный звонок. Встала, накинув халат.
– Кто?
– Нина Михайловна, откройте, пожалуйста, – голос врача-анатома.
Я открыла. Сразу же чья-то нога всунулась в проем двери. На лестничной площадке стояло несколько человек.
– Разрешите?
Но это уже так, для формы.
– По постановлению... обыск!
Господи, который раз. И сколько можно!
– Витюш, проснись, пришли с обыском!
– А... значит, я вчера не ошибся, правда, значит, встречали, ждали. Могли б и подвезти... Видели ж, дети, чемоданы...
Пришедшие стояли в коридоре, пока мы одевались, пока я прикрыла постель. Потом прошли в нашу-Витину комнату. Распределились. Один – в кухне, один – в коридоре. Ждали, пока я подниму ребят, чтобы и там внедриться. Не привыкнуть к тому, что в твоем доме хозяйничают охраняемые законом грабители.
Но мы вели себя так, будто ничего не произошло. Конечно, можно б еще поспасть, но... стихийное бедствие. Доктор же, на чей голос я открыла дверь, исчез, пробормотав "извините, меня попросили".
– Ви, позавтракаем?
– Конечно!
– Да, но нет ни сахару, ни молока, ни масла.
– Масла, конечно, и в магазине нет, но хотя бы молоко надо купить.
Тут в наш разговор вмешался голос понятой:
– Все есть, Виктор Александрович, в магазине.
– М... да? Что-то не верится. Ну-ка, Женюш, сбегай в магазин. Вот бидон для молока. Купи хлеб, молоко, масло.
– Я сама с ним схожу, – опять вмешалась понятая.
– Что, вы уже и детей конвоируете?
– Нет, – смешалась она, – но я помогу просто. Он же ребенок. Тяжело.
Это была наша постоянная понятая – секретарь горсовета. На первых обысках она была немой и неподвижной. Потом привыкла, чувствовала себя свободно, на этот раз даже помогала, снимая со стеллажей книги. Смутилась несколько, когда Витя сказал:
– Вы же понятая. Ваше дело – только смотреть.
Самое удивительное, что Женя принес-таки и масло, и молоко.
– Ну, чудеса! Даже масло в наше отсутствие появилось! Женька – ты просто волшебник!
– Да нет, это тетя сказала, чтоб мне дали, – ответил наш правдолюбец Женя.
Завтракали как обычно. Вообще делали вид, что нас происходящее не касается.
– Делайте, что хотите. Это ваша разбойная работа.
Но ведь только делали вид. На самом деле внутри все кипело.
Витя открыл дверь в туалет, зашел. Кто-то тут же кинулся:
– Откройте!
Рванули дверь так, что она едва не вывалилась вместе с дверной рамой.
– Виктор Александрович, немедленно откройте!
– Да, пожалуйста, – ответил Виктор, выходя из туалета, застегивая брюки.
Через какое-то время решила воспользоваться туалетом и я.
– Дверь не закрывать!
– Вы что, смеетесь?!
– Дверь не закрывать!
– Что ж, я не могу зайти в собственный туалет?
– Только не закрываясь.
– А в соседней квартире?
– Пожалуйста.
– Хорошо, попрошу соседей пустить меня к себе.
Я постучала в дверь к Тарасовым. За моей спиной стояла понятая. Открыла Елена Алексеевна.
– Простите, Елена Александровна, вы разрешите воспользоваться вашим туалетом?
– Да, да, конечно!
Понятая тоже вошла, но осталась в коридоре. А я имела удовольствие отметить, что наш туалет лучше, просторнее. У Тарасовых колени упирались в дверь.
Где-то в полдень звонок. Я открыла. Перед дверью стояла женщина с корзиной в руках, корзина покрыта белой салфеткой, какие подают в ресторане. Да, принесли обед – так сказать, с доставкой на дом.
– Нина Михайловна, можно мы расположимся у вас на кухне?
– Нет.
– А где же нам перекусить?
– Не знаю. На лестничной площадке, где хотите.
– А в коридоре можно?
Я посмотрела на пол, заваленный грязной с дороги обувью.
– Можно.
И что же? Они действительно на корточках окружили корзину. Чего-то жевали, о чем-то изредка переговариваясь.
"Нет, – думала я, проходя через наш крохотный коридорчик, боясь задеть эти неустойчивые существа, – нормальные люди не унизили бы себя настолько, чтобы есть в углу, рядом с грязными башмаками. Нет, это не люди".
Странно, ведь могли по очереди в ресторан сходить, или и друг другу не доверяли? Или по инструкции не положено? Или присутствие КГБ сковывало?
На этом обыске забрали много – 117 наименований. Снова – машинка. Из Витиных личных работ: "Кто ответит за преступление?" – требование привлечь к суду, к ответу виновников и исполнителей признания в 1970 году невменяемым М.Кукобаки – майора КГБ Евсеева и врача из института Сербского А.Фокина; "По режимным соображениям" – заявление в связи с отказом в выезде, 1978 г., "Письмо в госдепартамент США" (неотправленное, хотел просить о гражданстве, 1978 г.); "Письмо во французский Пен-клуб" (Ж.Э.Клансье) – благодарность в связи с избранием в члены Клуба; «"Открытое письмо в газету "Ди Вельт"» некоему Лео Будзину, жителю ФРГ, под названием "Когда нет игры партий" (Л.Будзин прислал нам письмо, в котором писал, что, когда в стране много партий, это плохо, за их игрой не видно, мол, нарушений прав человека); "Михаил Кукобака – 3 года лагерей" – статья с Машей Подъяпольской; "Остановить злодеяние" – об Эдуарде Кулешове, суде над ним, совместно с С.В.Калистратовой. Ну, и конечно, стихи, черновые наброски. Невосполнимой потерей явилось изъятие Витиной статьи "Приглашение к диалогу". Она исчезла. Ни у кого из друзей ее не оказалось. Обидно очень, потому что это, на мой взгляд, самая сильная из его статей, не эмоциями, а убежденностью в том, что бессмысленно тотальное уничтожение мысли, Это приносит непоправимый вред стране. Нужно найти способ разговора. И если правительство действительно хочет благосостояния стране, народу, оно должно прислушаться к оппозиции, а не идти по пути уничтожения ее. Время настойчиво требует сесть за стол переговоров.
Витя давал ее Андрею Дмитриевичу, и предложил подписать, если он согласен с такой позицией. Через неделю приехал сияющий, А.Д. подписал! Надо отпечатать и отправить. А еще через неделю вернулся страшно расстроенным. А.Д. почему-то снял подпись. Может быть, и не так, но Ви был уверен, что без Мальвы Ланда не обошлось, так как она была категорически против этой статьи. Последние недели 1979 года. Обыски, аресты шли один за другим. В ноябре арестовали Таню Великанову. Это был последний удар. Грудную клетку будто сдавило железным обручем. Для писем протестов уже не хватает слов, и все-таки Виктор пишет. Пишет, чтоб слово было услышано.
А в декабре, 7-го, пришли и за ним. Накануне Ви приехал из Москвы, поздно вечером, уставший: – Завтра, Нинуш, все расскажу. Утром – на работу. Вечером 6 декабря приехал вдруг знакомый. Просидел до ночи. Легли снова засветло. Утром гость ушел на электричку, а мы стали собираться на работу, обещая (в который раз!), что сегодня побудем, наконец, сами, что вечером ляжем рано.
– Ладно, Мирушкин, блажен, кто верует...
Михайлина и Женя ушли в школу. Я, доделывая на ходу что-то по дому, чмокнула Витю.
– Обнимемся?
– Обнимемся! До свидания, Витюш, до вечера!
Почти бегом на работу. Не любила, неприятно опаздывать. Но всегда 2–3 минут не хватало.
Где-то через час позвонил Виктор.
– Нинуш, какая-то возня внизу. Две машины. Что-то не нравится мне это... Вот, кто-то вызывает... Приди! Я попробую сначала зайти домой.
Ладони стали мокрыми. Какая-то слабость сразу в ногах. Стараюсь, чтобы голос меня не выдал.
– Я схожу за молоком!
И бегом домой. По дороге у детского садика навстречу и мимо проехал газик. Я заметила в нем какое-то шевеление, то ли ктото усаживался, то ли... показалось? – будто чьи-то руки вместе ударились в стекло. Глаза отметили что-то необычное, а ноги бежали дальше. Дома – никого. В больницу, в лабораторию, второй этаж…
– Можно Виктора Александровича?
– Его... нет.
– Где он?
– Не знаем... Кажется, он уехал с кем-то...
Вспомнился газик. Руки! Да это ж Витины руки были!.. Перед аптекой серая "Волга".
– Мы вас ждем, Нина Михайловна.
– Да, сейчас.
Внутри все дрожит. Но выхожу, и сажусь в машину, спокойно,
будто в свою собственную, с личным шофером.
– Куда?
– К вам домой.
– Где Виктор Александрович?
– Не знаем. Наверное, его повезли во Владимир.
– Но вы не имеете права делать обыск без него.
– Он отказался участвовать в обыске. У нас ордер на арест и обыск в квартире.
– Я тоже отказываюсь участвовать в обыске.
– Но если вы не откроете квартиру, нам придется ломать дверь.
Да, конечно. Они сломают дверь. Открываю квартиру, вхожу и сажусь на диван. В голове одно слово – "Витя". Беру книгу. Смотрю в нее. Прибывшие деловито наполняют мешки. Особенно не делают разора. Будто знают – где что лежит. К 12-ти часам все окончено.
– Подпишите.
– Это не обязательно. Я не участвовала в обыске. Я не знаю, что вы изъяли.
– Все, что не нужно, мы непременно вернем.
– Где и когда я могу видеть мужа?
– Ничего не знаем. Узнавайте во Владимире, в КГБ.
И уехали.
И снова одна. Надо позвонить в Москву.
– Витю арестовали.
Далекие голоса, с другого конца земли, что-то говорили, что-то я, наверное, отвечала, потом, помню, пошла в КПЗ.
– Где мой муж?
Почему-то, не спросив фамилии, ответили, что полчаса назад увезли во Владимир. Значит, и тут врали: во время обыска Витя сидел в КПЗ Камешково.
Вернулась домой. Все будто остановилось.
Первой пришла Михайлинка. Нет сил сказать о папе. Пришел Женя. Шмыгнул в комнату Вити. Женюш, ты что?
– Так, ничего.
– Жень, а папу арестовали.
– Как?.. – дрогнул голосок.
– Так, посадили в машину и увезли. У нас был обыск. Но все уже кончено.
Женюша отвернулся и на одном выдохе произнес:
– Ну, вот. А я не успел показать папе шифр...
Витя как-то рассказал ему, что где-то читал, еще в детстве, будто нет шифра, который нельзя было бы расшифровать. И он сам искал такой, но не придумал. Видимо, это так и есть.
Женька, наверное, не один день потратил на работу, и, наконец, закончил. Листок с придуманным шифром он и положил на стол отцу 7 декабря 1979 года. Так он там и лежал. Долго. Потом я убрала его. И он остался. Шифр остался. Но Вити уже нет. И не пришлось Женьке похвастаться своим открытием. И не пришлось вообще больше равно общаться с отцом, как это бывало в редкие свободные минуты, особенно на лесных прогулках.
|
