Очень быстро после выхода Виктора на свободу, в доме у нас поселился на месяц М.Кукобака. И этот месяц, конечно, был отдан ему максимально, т.е. Ви познакомил его с Григоренками, с Т.С.Ходорович, с Машей и Гришей Подъяпольскими... в общем, с тем кругом, который был ему близок.
Миша Кукобака вошел в нашу жизнь зимой 1975 года, ближе к весне. Мне "преподнес" его Володя Борисов в доме Татьяны Сергеевны Ходорович. Узнав, что я живу во Владимирской области, он подсел ко мне и спросил, не могла ли бы я оказать ему небольшую услугу, выполнить его просьбу, которая касается человека, находящегося во Владимирской психбольнице. Он человек одинокий, без родных, хорошо б навестить его и что-то передать.
– Ну, почему же нет? И вовсе не в качестве услуги. А просто навещу. Я часто бываю во Владимире.
И, действительно, по возвращении домой, в ближайшее воскресенье я поехала в психбольницу, взяв с собой немного "спец.печенья", масла, шоколад, шарф... в общем, какие-то мелочи, и даже что-то приготовленное дома, потому что в приемные дни разрешалось родственникам во время свидания угощать больных.
В отделении Миши не оказалось. Потом медсестра сказала: Он, очевидно, на улице, во дворе.
Во дворе действительно медленно ходил по дорожке мужчина в телогрейке, с голой шеей, удлинявшей его. На белом снегу в темной одежде, он показался мне высоким.
– Простите, вы Михаил Кукобака?
– Да.
– Здравствуйте. Мне о вас сказал Володя Борисов, и он попросил навестить вас и узнать, как вы и что у вас нового.
Он явно обрадовался мне. Стал задавать вопросы: знаю ли я такую-то, такого-то и т.д. Но практически никого из названных я не знала. В свою очередь я спросила, знает ли он того-то и того-то. Оказалось, не знает. Ну, и разговор как-то оборвался. Мы зашли в комнату свиданий. Все, что я принесла, Миша взял, сказав, что приносить ему ничего не нужно. А это он оставит – раздаст медсестрам, санитаркам... У него с ними хорошие отношения.
– Ко мне везде хорошо относятся. Я как-то располагаю к себе людей. Вот и на улицу выпускают. Иногда выполняю какие-то поручения – помогаю младшему медперсоналу. И ко мне не придираются.
Где-то раз в две недели я навешала Мишу. По его просьбе встретилась с главным врачом отделения, спросила, когда будет комиссия. Ведь все сроки его "лечения" прошли. Статья 190-1 ограничивалась максимальным сроком – 3 года. А Миша пробыл в психбольницах уже 6 лет. Из них 4 – в Сычевской спецпсихбольнице.
– Скоро, – ответил врач. – В мае.
Однажды он захотел встретиться со мной сам – дело касалось Миши.
– Мы не можем его выписать на улицу, и от этого зависит срок его пребывания в больнице. Его некуда выписывать.
– Так что ж, ему, значить, пожизненно быть в психбольнице?
– Но мы не можем выписывать без адреса местожительства. Он дееспособен. Он должен работать.
– Если дело только в этом, выписывайте на мой адрес. Он пропишется у нас и найдет работу.
– Но у вас же муж в заключении. Что он скажет? Как посмотрит на этот ваш поступок?
– Скажет, правильно сделала. И потом – это наше с мужем дело.
– Тогда мы должны оформить вас опекуном.
– Ну нет. Если он дееспособен и может работать, значит, не нуждается в опекунстве. А крышу и помощь до тех пор, пока он не найдет работы, я обязуюсь ему предоставить.
К больным в отделении я не приглядывалась, но доктор, сидящий передо мной, выглядел явно психически не здоровым человеком. Остановившиеся глаза, какой-то тик, руки бегают-суетятся по столу, на лице какая-то торчащая щетина, и она подчеркивала неестественный цвет лица.
В мае комиссия то ли была, то ли ее не было, но Мишу не выпустили. Я ходила в суд. Мне ответили: – Дело рассматривается. О решении будет сообщено. Да, по вашему адресу.
Потом вернулся Виктор. И мы навестили Мишу вместе. А когда вернулись из Ялты, Виктор взял Мишу на себя. Кажется, в сентябре под мою расписку, что я, Комарова Н.М., обязуюсь и пр., Мишу освободили, выписав в Камешково.
У нас он чувствовал себя вполне свободно. Очень общителен. Ну, может быть, потому, что мы уже были знакомы. Два дня прошли спокойно. Но на третий день мы здорово всполошились, когда Миша вернулся домой около 12-ти ночи. Оказалось, он ездил во Владимир, на вокзале познакомился с двумя девушками, стал рассказывать им о Солженицыне, показал портрет, книжечку "Жить не по лжи". Потом к ним подсел какой-то офицер, но Миша ловко ретировался и потом добирался домой, "путая следы". В общем, он был доволен, просто счастлив. А мы, конечно, деликатно выговорили, что, во-первых, незачем начинать сразу с задержания, да еще с самиздатом. Во-вторых, прежде чем что-то брать с чужого стола, нужно спросить, в-третьих, нужно вообще думать о людях, с которым живешь.
Миша сыграл в простачка. Но потом заявил, что поскольку он обладает необыкновенным даром убеждения, то поставил себе задачей – каждый день кого-то сделать антикоммунистом.
Разговаривать с ним серьезно было трудно, потому что он обычно закрывался фразой: Конечно, я человек маленький, необразованный, конечно, вы это лучше меня знаете...
На самом деле, он действительно был одаренным человеком. И много читал, и многое знал. Но в нем сидел какой-то бес ехидненький и злой.
И эта его присказка: я – человек маленький, – в конце концов, стала раздражать.
Маленький если, так чего ж тогда из себя великого психолога и знатока человеческих душ строить?..
Как-то по радио сообщили, что разбился советский самолет со 186-ю пассажирами (не помню точно цифры) на борту. Все погибли. Невольно я произнесла вслух: Господи, это ужасно. Сразу столько трагедий. Наверное, и дети были. А кто-то осиротел...
– Ну, и хорошо! Если бы каждый день по самолету...
– Да ты что говоришь, Миша? Это ж люди погибли!
– Какие это люди? Если б американский самолет разбился, тогда да, я бы посочувствовал, а это ж – советский!
– Но люди? Тебе не жалко людей?
– А почему я должен их жалеть? А они меня жалели, когда я в детском доме рос? А после они меня жалели?..
Лозунг: чем хуже, тем лучше, – это был Мишин конек. И всякий разговор сводился к тому, что мы невольно застревали в попытке доказать Мише, что зло всегда рождает зло, насилие всегда приводит к насилию. Мы – против насилия.
От ежедневных споров мы устали. В один из дней Миша собрал свой чемодан и уехал, обиженный и непонятый. А мы, честно признаюсь, вздохнули с облегчением.
Какое-то время жил он у Григоренков, у Корсунских, кажется. Не знаю. Потом уехал в Белоруссию. И оттуда вдруг стал писать хорошие письма, в которых проскальзывало, что Миша будто бы меняется, даже склонен признать свою неправоту. Витя радовался.
Споры были забыты.
– Ну, вот видишь, а ты говорила, что зря мы теряем время и тратим нервы.
И только однажды Миша "выдал" себя с головой, всю свою беспомощность и весь свой настрой на жизнь борца-революционера.
Он прислал нам копию своего письма в Президиум Верховного совета, в котором просил предоставить ему возможность покинуть страну, поскольку он не нужен ей. Аргументы: у него нет жилья, в свои сорок лет он живет в общежитии, у него нег права на работу по специальности, так как он числится психбольным. Его насильственно помещают в психбольницы, что является нарушением прав человека. По всему по этому он не может осуществить элементарное право – иметь семью... А в конце письма, которое нам пишет: "...отправил письмо, и вдруг испугался: а что, если мне дадут квартиру, работу?.. Что тогда делать?.. Против чего же тогда выступать?"
Логично. Если есть квартира, работа, жена, дети – то что ж еще нужно? От чего тогда отталкиваться в своей борьбе? Испуг его был так наивно искренен, что мы рассмеялись. А потом был арест все-таки. И снова была экспертиза в институте Сербского. И мы страшно переживали за него. И Витя писал письма в его защиту. И как радовались, когда он был признан вменяемым и получил на суде 3 года по ст.190-1! Мы целовались и обнимались от радости, что человека признали здоровым! За это можно и отсидеть 3 года. На суд, состоявшийся 20 июня 1979 года, ездили Маша Подъяпольская и Виктор. Приехали (не уместно в таком контексте, но это так) в восторге от Миши. Рассказывали, как хорошо, мудро и умно держался на суде; все подробности потом были записаны и переданы в "Хронику текущих событий". Конечно, суд как всегда был разыгранным спектаклем. Адвокат Резникова не смогла приехать 21-го и просила отложить суд на 22-е. Суд отклонил эту просьбу, назначив своего адвоката. Обвиняемый попросил суд разрешить Некипелову В.А. быть его защитником, как доверенному лицу. Суд отклонил и эту просьбу на основании того, что ранее Некипелов был судим по такой же статье, и потому у суда нет уверенности, что предоставленное Некипелову право защиты будет добросовестно использовано. В общем, Миша, отказавшись от услуг "дежурного" адвоката, защищал себя сам.
Его защитительная речь была яркой, эмоциональной, откровенной – никакой адвокат не защищал бы его так горячо и убедительно. Ему дали высказаться, поскольку в зале были члены суда, два представителя КГБ и двое друзей. Риска открытой пропаганды и агитации не было. Судьи у нас верные и неподкупные, а друзья – так они не сегодня-завтра окажутся сами на скамье подсудимых.
– Да, Нинуш, если бы ты его слышала! Все-таки здорово он вырос за два года.
Это было в июне 79-го года. А в декабре арестовали второй раз Виктора, и переписку с Мишей пришлось вести мне. И я даже ездила к нему на свидание незадолго до окончания срока. Дали, как родственнице. То ли не разобрались, то ли сознательно. Скорее сознательно, потому что в системе КГБ "проколов" в работе с 200 – 300 "открытыми" диссидентами не было. Во всяком случае, я не верю в случайные недогляды. На этом свидании я просила Мишу постараться выйти из лагеря. Бессмысленно зарабатывать второй срок. Чего-то добиваться он сможет, выйдя в т.н. "большую зону", – если он хочет, конечно, что-то делать.
Миша пообещал. Но как же велико было его желание добиться "чина"! Мне искренне жаль этого человека. Действительно, сирота. Вырос в детском доме. В 1938 году родился, в 1970-м был арестован. Шесть лет психушки. Собственно, окончательно сформировался, остановился в росте в эти шесть лет. В 38 лет не познал ни тепла дома, ни счастья семьи; профессию, что имел, и ту забыл. Да и что электрик – с его-то головой! Познакомился в тюрьме с К.Любарским, потом с Володей Борисовым. От них узнал, что есть люди, сидящие в тюрьмах, как и он, за отстаивание права быть человеком. Когда вышел, узнал, что о многих говорят. Вот это, видимо, его и сломало. Диссидентов он разделял по званиям. Петр Григорьевич – генерал. Татьяна Сергеевна Ходорович – полковник, ну, Витя Некипелов, наверное, капитан. Сам же он человек маленький – рядовой... И так захотелось Мише получить чин, захотелось ему кем-то все-таки стать!
И Миша получил второй срок – опять по 190-1. Не повезло.
А еще через три года он все-таки добился, что ему дали третий – по ст.70! "Скоро увижусь с Виктором!" – написал он в последнем письме. Да, Миша добился, чего хотел. А мне все равно его жалко почему-то. Потому что это желание непременно получить 70-ю статью – неестественное. Я никого не знаю, кто хотел бы, рвался в лагерь. Он действительно прошел огонь и воду, прежде чем попасть в Пермский лагерь. Какой же должна быть система, чтобы человека, в 1968 году открыто заявившего о своем осуждении ввода войск в Чехословакию, пришедшего в чехословацкое консульство в Киеве выразить консулу свое сочувствие, а в 1970 году арестованного за неучастие в выборах, за ложные измышления и на следствии отказавшегося дать "показания" о якобы имевших место встречах его со статс-секретарем посольства ФРГ в Москве Мюллером, признать по суду психически больным. И отправить в Сычевскую (самую жестокую) спецпсихбольницу, потом во Владимирскую... Какой же должна быть система, чтобы довести человека до состояния, что он свое право на полноценность оценивает статьей. Ст. 70 – "престижная"?.. Да, он добился признания, о нем писали статьи, о нем передавали все "голоса" зарубежных радиостанций; общественность, западные профсоюзы рабочих требовали освобождения рабочего Михаила Кукобаки! Он добился признания себя как личности. Но система отбила у него вкус к жизни. Система искорежила в нем понимание счастья жизни. Он, борясь с нею, на самом деле слился с ней в едином революционном лозунге: "В борьбе обретешь ты счастье". А счастье – оно в улыбке, в работе, в отдыхе, в чувствовании красоты мира. И это все отнято у Михаила Кукобаки. Может, и добился он "офицерских" погон, да только что с ними делать?
Я потому так подробно пишу о нем, что Миша Кукобака был частью нашей жизни, частью Витиной жизни особенно. Он много сердца отдал этому человеку, чтобы помочь ему. Не встретились они больше. В Перми Миша был в другом лагере. А когда освободился, мы уже уехали из Союза. Но и не встретились бы, потому что Виктор был уже неизлечимо болен.
Так получилось, что в 1976 – 1979 годы в нашу жизнь вошли еще судьбы нескольких человек. Среди них Женя Бузинников, Валерий Фефелов, Эдик Кулешов, Юрий Кашков, – это из самых близких. Вообще же "ходоков" было много. Приходили со своими проблемами, предложениями, просьбами. Отыскивали же крошечный городок во Владимирской области и ехали! Адрес узнавали, слушая "голоса". Статью "Нас хотят судить – за что?" передавали много раз, стихи, о суде над Виктором Некипеловым. Всегда с адресом. Позже появились статьи "Сталин на ветровом стекле", "Государственный самосуд", "Почему я не подписал Стокгольмское воззвание", "Без права переписки"... Читались "Опричнина-77, 78"... написанные с Татьяной Сергеевной Ходорович, "Не уступить носорогу" – с ней же. Люди слушали все эти "вражеские радиостанции", и от них узнавали, что происходит в стране и мире.
Однажды пришло письмо:
"Уважаемый Виктор Некипелов!
С большим вниманием прослушали мы Ваше письмо по радиостанции "Немецкая волна". Все описанное в нем чистейшая правда. В нашей стране людей судят за право свободно высказывать свои мысли, за свои убеждения. Официальная пропаганда называет нашу страну обществом развернутого социализма, тогда как наша страна огромный концлагерь, и охраной в нем является новая буржуазия с партийными билетами в кармане. Но их становится все меньше, а нас больше. Сейчас мы практически бесправны, но и у нас, Виктор, есть маленькая возможность борьбы за свои права, и ее надо использовать. На всех выборах в Советы народных депутатов всех ступеней, от Верховного до поселкового, голосовать против. Пусть небольшая, мизерная, но оппозиция. Пусть 98% – за, а мы, 2%, – против. Живем мы в далекой от тебя Караганде – рабочие, учителя, инженеры, шахтеры, врачи, шофера, техники. Думаем, что письмо наше будет поддержкой для Вас и Ваших товарищей. Знайте, что вы не одиноки".
Такие слова в наших Камешках среди всеобщего отталкивания давали надежду, что не все так безнадежно в этой серой болотной массе, что есть в ней живые островки, крошечные, живые, твердые кочки.
|
