***
Весна все-таки пришла. В начале марта вдруг плюсовая температура, снег потемнел, и всей своей тяжестью вдавился в землю, так что во многих местах она вышла наружу как-то очень неожиданно; глаза еще не ждали этой теплой черноты, и потому эти кусочки из приближающегося уже лета волновали до перехвата дыхания. Над домом – то ли вороны, то ли грачи. И те, и другие – черные. Но все-таки, конечно, грачи. Рановато прилетели, тоже спешат...
А мы сдерживаем свои эмоции Швейцером. Читая его "Путь к возрождению", в каком-то месте я вслух произнесла: "Бог мой, какой несбыточный идеализм!", а Витя этими же словами прокомментировал мое очередное "Швейцеровское" письмо – "несбыточный идеализм". Но все-таки в чем-то я соглашалась со Швейцером полностью, особенно где он пишет об этической проблеме. Ну, скажем, "этика и эстетика не являются науками. Науки о человеческом желании и деянии нет и не может быть". Да! "Нет никакой научной этики, есть только этика мыслящая". Да! Ведь именно поэтому философия не дала ответа на вопросы, что хорошо и что дурно. Швейцер – идеалист хочет, понимая безнадежность этого, соединить все убеждения прошлых философов от Конфуция, Будды, Заратустры до Канта, Гегеля, Ницше в единую идею нравственного, которая вобрала бы в себя энергию всех этических учений. Вернее, не хочет, но надеется на такую возможность, призывает надеяться, чтобы не отчаяться в судьбах человечества. Он надеется, что люди сумеют открыть какие-то единые принципы нравственности, которыми будут руководствоваться в жизни, и таким образом все человеческие отношения – и экономические, и политические, – станут состоянием необратимого прогресса, при котором следующая эпоха будет брать только все лучшее от предыдущей.
Научились же люди ориентироваться в полном мраке без помощи звезд? Возможно, они найдут какой-то компас, ведущий к этическому прогрессу? Наивный Швейцер. Но он притягивает к себе желанием понять и взять нечто, невозможное ни для понимания, ни для удержания. Пусть невозможно, но все равно нужно искать ответы... Хоть их искали тысячи лет! Вечные вопросы – и вечные неответы. Убежденность мысли противоречит реальности мира, реальности жизни.
А в реальности жизни – громовое радио, которое нельзя не только выключить, но и потише настроить, потому как кому-то нравится громкость. "Любитель" – в противоположной стороне камеры, а "нелюбитель" – рядом с этой техникой. И сделать ничего нельзя. И поменяться местами "любитель" не хочет. Ему и так хорошо. Кажется, Амальрику за "войну с радио" срок добавили.
И в этой же жизни бесконечные задержки писем. И наступает момент, когда уже не хочется никаких объяснений – почему и отчего? Потому как ответов не существует. А мы все равно будем и писать, и ждать писем, и улыбаться все равно будем! И думать о встрече... завтра! А сегодня: "Целую на ноченьку крепко. И обнимаю ласково. Я все пишу: Будь, будь, будь! А ты ведь ЕСТЬ! И еще какой большой и сильный! До свидания! А почему никто не пишет до поцелуя! До объятия! До сладкого шепота! (?) Твой Бережкин". И следующее сегодня: "До свидания, Ви. До твоих глаз, рук, губ!"
В этой жизни есть мы, и наши дети. И мне не все равно, какими они вырастут, хоть и знаю, что я – не определяющее, потому как люди такие, какими их создал Бог. И другими они быть не могут. Заложенное все равно проявится. И уже не имеет значения – когда. Главное, что оно непременно проявится. Потому надо дать свободу – говорит внутренний голос. И он особенно настойчив после ссор с ребятами, которые, конечно же, случаются, при всей их хорошести.
Когда-то, еще в первые дни в Умани, Витя счастливо улыбался и спрашивал: "За что ты меня любишь, Нинуш?" А я не умела ответить. Наверное, действительно, невозможно ответить на такой вопрос. Можно уважать за что-то, ценить за что-то, жалеть за что-то... Но любить, по-моему, нельзя за что-то. Любовь – это полет. А как объяснить чувство полета человеку, ходящему по земле, и только по земле. И если сердце встрепенулось – как объяснить, почему? И если хочется обнять вот сейчас, в эту минуту – можно ли сказать – почему?
В одном из писем я, наверное, вернее всего объяснила свое чувство. "Мне кажется, и я уверена, нет человека справедливее и добрее к слабостям других, чем ты. И за это я тоже люблю тебя. Может, это и есть Истина нравственности – справедливость и доброта, соединенные вместе". Правда, понимание, прощение триединство, в этом где-то очень близко определение нашей любви. Полное доверие.
Витя был более терпимым к людям, я – менее. Но как-то оба соглашались в несовершенстве терпимости: все прощать. Есть вещи, которые не прощаются, например, предательство. Есть вещи недопустимые – подлость. И в этих случаях становится невозможным общение. Тут мы соединялись полностью. Правда, только теоретически, потому что не было случая в нашей жизни резкого обрыва отношений с кем-то. Думаю, это потому, что на самом деле в каждом человеке больше добра и слабости, нежели зла и силы. Может быть, именно поэтому люди и объединяются? А может быть, нам просто "везло" на хороших людей, т.е. мы дружили с близкими нам по духу, а главное – принципам, людьми.
Как-то наша знакомая из старшего поколения сказала: "По-моему, вы относитесь к таким людям, с которыми можно не соглашаться во взглядах, но оставаться друзьями". Ведь так часто люди расходятся именно от несогласия, он неприятия взглядов ближнего. Лично для меня есть, кроме предательства и подлости, еще два качества, которые я не принимала и не принимаю: склонность к постоянной жалобе на жизнь, на судьбу и способность активно "работать локтями", чтобы успеть занять лучшее место. Первые – скучные, вторые – бесцеремонные и какие-то слишком шумные, порой просто грубые.
Не знаю, ни Вите, ни мне в самом горячем споре (а такие бывали!) никогда не приходило в голову сказать что-то лично обидное человеку. И у обоих была просто болезненная реакция на вдруг приклеенный ярлык. Зачем он?! И Вите, и мне просто органически невозможно было протолкнуться, выскочить вперед... Это ведь значило – кого-то оттеснить, отодвинуть. И, собственно, почему мне нужнее что-то, чем впереди стоящему? И еще – в расталкивании, в пробивании есть что-то унизительное для себя самого. "Я, я, я, – что за мерзкое слово...", кажется, это из Ходасевича. Оно, и правда, неприятно и из собственных уст в некоторых случаях, и из посторонних. "Что вы понимаете в музыке! Я – музыкант, а вы?" "Что вы понимаете в поэзии?! – Я – поэт, а вы?"
Но в музыке и в стихах нужно не столько понимать, сколько чувствовать. Для того они – музыка! и стихи! И, кстати, писателя от графомана отличает часто не филолог, а читатель. Так же, как нехудожника от художника отличает не обязательно профессионал; потому не-поэт, не-писатель, не-художник могут быть внутренне талантливее поэта, писателя, художника, выступающих в качестве графоманов и ремесленников. Можно добавить еще: настоящее искусство проявляется отношением к критике; настоящее, собственное убеждение – достойным спором, заканчивающимся рукопожатием.
В письмах и Витя, и я как-то оттачивали свои взгляды, свое отношение к жизни, к людям, даже к собственным детям. И, разговаривая, приближались друг к другу не только временем (вот уж и март кончился, и Михайлишка начала читать, поражая камешковских продавщиц в продуктовых магазинах), но и бОльшим чем-то, что нельзя определить каким-то словом... До завтра, Солнышкин! Хорошо подставлять руки, лицо и жмуриться от твоих теплых лучей!..
***
Вообще было два времени. Одно, которое вне нас, от письма к письму, от свидания к свиданию; другое – внутреннее, остановившееся 11 июля 1973 года, то, которое потечет вновь 11 июля 75-го. В день встречи забудется тоска и тревога ожидания. Один день будто затянется на два года. Или, наоборот, два года вместятся в один день, в мгновение свободного прикосновения под огромным небом в необозримом пространстве... Но до начала продолжения 11 июля будут еще три длинных месяца вечерних перечитываний писем, обсуждений, рассуждений...
На самом деле, удивительно, сколько умных людей оставили после себя прекрасные мысли, полезные наблюдения, горячие призывы... 2000 лет проповедуются заповеди Христовы, но они так же редко исполняются, как и во времена Христа. Все меняется в жизни, кроме психологии. И если Христос пришел на землю принять Голгофу для спасения человечества, то что принесла людям эта жертва? Разве прекратились большие и малые войны? Разве исчезли страх насилия, голод, страдания? Из двенадцати апостолов, последовавших за Христом, один оказался предателем. Сейчас веруют миллионы, и миллионы каждый день предают Христа, успокаивая себя возможностью очищения в храме Божием. Ирод почему-то не был прощен. И по сей день христианин бросает в него камень. Но имеет ли он на то моральное право? И сколько грехов можно оставить в храме Божьем? Смыслом исповеди и прощения было бы уменьшение преступлений. Но их, кажется, становится все больше. Преступными стали не только поступки отдельных людей, но целых государств. Именно поэтому, так часто поднимая разговор о морали, нравственности, этике, мы сами заходим в тупик, как, впрочем, и философы. Поэтому, всегда приятны жизнеутверждающие философии. С ними как-то легче.
Вопрос о целесообразности познания вызвал у нас с Витей спор. Конечно, познание необходимо, но изучить мир, непосредственно связанный с нашей жизнью, такая же бессмысленная попытка, как объяснить мировую бесконечность. Мир, при всем богатстве знаний о нем, остается недоступным нам. Может быть, потому он и прекрасен?
Витя пишет, что отказ от познания – это призыв к человечеству вернуться в детство. Но его же собственные строчки:
"Не пытаться порвать непозыблемый круг,
не тянуться к ключам бытия –
раздарить себя тысячам маленьких рук..."
разве это возврат к детству?
..."Ходила с Михайлиной на пруд. В природе она так же хорошо чувствует себя, как Женюха. Тут они тоже одинаковы. А в дневнике у Жени сегодня "5" по математике и красными чернилами "Поведение – 2". Просто по Бехеру. А Машуня говорит, что, если у мальчишки по поведению "5", его надо вести к психиатру".
...Мне б хотелось больше давать им (ребятам), чем я могу дать. И все равно, верю, что ребята наши будут хорошими".
Откуда шла эта уверенность? Наверное, тоже от Виктора, потому что оба были похожи на отца. Оба принимали сказочный мир настоящим, а настоящий – сказочным, в котором все живое и все чувствует, слышит, видит: деревья, камни, цветы, животные, насекомые. Оба были не жадными. Женюшка за игру с ним, за дружелюбие готов был отдать все, что у него было. Значит, заложено что-то хорошее, доброе. И значит, непременно проявится, если не затоптать это доброе. Не затоптать запретами, грубостью, невниманием, равнодушием... Конечно, этого мало, детям нужны еще солнце дома, свобода, открытость... А если краски размылись, а если гармония исчезла, если и дома не так, как у всех, и на улице тебя сторонятся... если жизнь будто раздвоилась? Куда этому хорошему и доброму ткнуться?..
Подрастая, ребята закрывались. Я чувствовала это и не умела, не знала, как остановить это закрытие, уход вовнутрь. Была надежда, что с возвращением Вити все изменится, все наладится. Потому и писала много о детях, чтоб он видел их, знал, чтоб не было разрыва, хотя он и был, конечно. Может быть, поэтому я и поехала на последнее свидание к Вите вместе с ребятами, хотя до последнего дня собиралась ехать одна. Но помогла нечаянно Михайлина. Она опять заболела, и М., приехавшая побыть с ребятами в мое отсутствие, отказалась остаться с больным ребенком.
– Нина, ты не должна ехать. Виктор поймет, что ты не могла приехать из-за болезни Михайлины.
Конечно, Витя бы понял – не сомневаюсь. Но он целый день ждал бы вызова: Некипелов! На свидание! И что пережил бы за этот день!
– Хорошо, я еду с ребятами. С обоими.
– Ты сошла с ума! Девочка больна.
– Ничего! Зато мы все будем с папой, так? Так!
– Делай, как знаешь,
Надо отдать должное, М. проводила меня до самого лагеря, т.е. до Юрьевца.
Конечно, нельзя было вытаскивать Михаську из дома, да еще в дождь. Но тогда не было бы свидания. А разве можно быть уверенным, что его дадут через неделю? И если даже дадут, где гарантия, что не заболеет снова наша "Леди из цветочной чашечки"? Или Женя? Или из тех, кто должен приехать сменить меня, или я сама, или дорогу размоет...
Но и сейчас твердо знаю, что поступила правильно, и иначе не могла.
Так что оба ребятенка побывали внутри самого что ни на есть чистилища, откуда люди "по замыслу" должны выходить какими они требуются системе – "воспитанными", "исправленными", а наш папа – без всяких "антисоветских изъянов". Михайлина, понятно, все забыла, а Женя, думаю, что-то сохранил в памяти.
Двое суток мы провели в крохотной комнатке для свиданий. Дети забрали все наше личное время, но Витя был счастлив. Не ожидал он такого сюрприза! Правда, на вторые сутки у Михайлины поднялась температура выше 39°. Вызвали врача тюремного, попросили анальгин, тетрациклин. Принес. И даже градусник оставил. А утром даже сообщил, что меня подвезут с детьми до Владимирского вокзала. И подвезли! Хотя за нами приехала мама. С больной, пылающей Михайлиной я тут же села в московскую электричку, чтобы показать девочку знакомому детскому врачу в Москве, а мама уехала с Женей в Камешково.
И после свидания я писала Вите:
"Не огорчайся, Ви. Все равно оно было нашим свиданием. И я очень рада, что ты увидел ребят, и что они в эти два дня утвердились в тебе. И Женя в этой полутемной комнатке скакал-скучал, но ведь определенно нужна была ему эта реальность. Для серьезного осмысливания обстановки он, конечно, маловат, а вот для такого обретения друга (единственного) – как раз. И с Михайлиной теперь все будет проще. Ради них не стоит нам ни о чем жалеть...
...Я, честное слово, довольна и счастлива и благодарна за эти два трудных наших дня. Мы были все вместе! А Женька так неуклюже ответил охраннику, что он хочет "домой", когда тот спросил, что ему надо (это после короткого выхода на улицу), т.е. в нашу "камеру свиданий"!..
...Скажи, Мирушкин, тебе действительно понравилась Линочка? Она ведь все время плакала или молчала и очень редко улыбалась в эти два дня. Но если так, я абсолютно спокойна – она покорит тебя... Вот брюки так и не сделала тебе. Бог мой, ведь ничегошеньки не сделала! Разве что приехала, взяла твою улыбку и уехала обратно. Мне хотелось оставить тебе свою. Неужто и этого не получилось у меня?.. Как чувствуешь себя после всей тревоги, что я задала тебе? Но ведь все хорошо, родной. Не сердись. Хоть я люблю тебя и в минуты, когда ты вправе сердиться на меня, но все-таки мне очень хочется быть для тебя всегда единственной
"отчаянной
женщиной".
Целую крепко.
Твой Мир".
Май был необыкновенно теплым, почти жарким, очень солнечным. На нашем пруду сразу стало тесно – будто все камешковцы разом ринулись к воде и солнцу. 2 мая Женя принес домой огромный букет черемухи. Не весна – а буйство какое-то! И после свидания было спокойно и светло. И все это набухание, расцветание смотрелось уже Витиными глазами. Господи, как хорошо жить, и как хорошо – любить! И как радостно – быть любимой!
Еще немного, Бережкин-Мирушкин, еще чуть-чуть, и мы опять будем вместе. И сразу поедем в Крым, на море. И в Карадаге побываем, и в Чуфут-кале, и в Старом Крыму. И непременно в домике А.С.Грина. Все-таки А.С.Грин сыграл большую роль в нашей жизни.
|
