Выручила нас "Занимательная физика" Перельмана. Там описывалось, как набирают воду скоростные поезда: вдоль рельсов устраивают канал с водой, с паровоза опускают трубку, загнутую вперед; чем быстрее движется поезд, тем выше поднимается по трубке вода. Мы тоже вывели изогнутые трубки за борт, навстречу потоку воды. Вообще, "Занимательная физика" очень часто нам помогала.
И вот однажды наступил день, когда все оказалось сделанным, собранным, установленным, привинченным, покрашенным. Мы даже растерялись: все готово, стоишь и не знаешь, что теперь делать. Сергей Андреевич, оглядев "Черепаху", сказал: "Ничего не получится", – и распорядился покрасить дюзу. Огромная дюза, похожая на раструб старого граммофона, почти на полметра выступала из кормы. Дюзу мы покрасили черным лаком, хотя лак все равно должен был сгореть, когда начнет работать двигатель и дюза раскалится.
– Будет работать двигатель или нет, еще неизвестно, – сказал Сергей Андреевич. – А все должно блестеть. Завтра проведем испытание. Есть один тихий пруд в парке.
На следующий день "Черепаху" погрузили на трехтонку, обвязали веревками и повезли в парк. Прохожие останавливались и смотрели на диковинную машину. Мы стояли в кузове, наслаждаясь всеобщим вниманием. Жаль, что Дина уехала на лето и не видала нашего великолепного марша по городу.
За неделю до отъезда Дина подарила мне "Таинственный остров" Жюля Верна. Издание было шикарное – в тисненом переплете, с отличными рисунками. Раньше Дина не давала эту книгу даже на время. Я спросил, не нужен ли ей ацетон или еще что-нибудь. Она ответила, что ничего не нужно. В тот вечер мы немного погуляли по приморскому бульвару. Я пытался говорить о "Черепахе", но Дина слушала как-то рассеянно. Вообще, она сильно изменилась за последние месяцы. Теперь Яшка говорил, что она – из лирики А.С.Пушкина. Иногда она казалась мне совсем незнакомой. Словно она немного старше меня. Или я немного старше ее (все-таки в ракетной технике она ничего не понимала!). Мы уже уходили с бульвара, когда она захотела, чтобы я сорвал ей цветок, и показала на олеандровый куст в середине большой клумбы. Этих олеандровых кустов было везде полным-полно – и на бульваре, и на улицах. Но Дине, вопреки всякой логике, понадобился цветок именно с той клумбы. Цветок я сорвал, а потом нам пришлось удирать от сторожа. Нет, все-таки я был намного старше Дины...
Так вот, мы привезли "Черепаху" к пруду, сняли ее с грузовика и торжественно опустили на воду. И она не утонула, наша "Черепаха"! Для корабля, построенного по "Занимательной физике" и "Занимательной механике", не утонуть – это уже очень много. "Черепаха" прекрасно выглядела на воде, это признали все – и Сергей Андреевич, и Николай Борисович, и ребята, которые приехали с нами. Первое испытание мы давно решили провести вдвоем, чтобы не было обидно ни Яшке, ни мне. Мы с трудом втиснулись в тесную кабину. Я сидел у Яшки на коленях. Карбида Николай Борисович разрешил взять совсем немного, мы засыпали его в один бак. Тем временем ребята под руководством Сергея Андреевича привязали "Черепаху" к дереву, стоявшему у самой воды. Инструкция у нас быта четкая: включить мотор и, как только он начнет работать, сразу выключить.
– Быстрее, – торопил Яшка, – все уже спрятались, давай воду, ты мне колени отсидел.
Я открыл кран, и в баке начал шипеть карбид. Мы смотрели на приборную доску, на единственный работающий прибор – манометр, который показывал давление ацетилена в баке. Стрелка медленно, словно нехотя, ползла к цифре "2". Яшка ерзал подо мной, он никак не мог дотянуться до пускового крана. Наконец, он открыл кран, газ пошел в камеру сгорания, стрелка манометра сразу замерла. Я включил рубильник системы зажигания и...
...и ничего не произошло.
Я слышал, как плещется вода за бортом, как шипит карбид в баке и потрескивает что-то в блоке зажигания.
– Дела... – растерянно произнес Яшка.
Больше он ничего не успел сказать, потому что возник быстро нарастающий скрежет. За две-три секунды скрежет окреп, он стал нестерпимым – и ахнул взрыв.
Я почувствовал, как затрясся корпус "Черепахи", и мгновенно представил себе тонкие ребра-шпангоуты и еще более тонкие планки, соединяющие шпангоуты, и совсем тонкую фанерную обшивку. Я представил себе, на чем все это держится, ведь мы экономили каждый гвоздь, чтобы выиграть в весе... Я схватился за рубильник и дернул его вниз, отключая зажигание.
Мы вылезли из кабины, еще не понимая, что, собственно, происходит и можно ли считать испытания удачными. Но ребята на берегу орали от восторга, и наши сомнения тут же испарились. Все наперебой рассказывали, как здорово бабахнул двигатель и какое огромное пламя вырвалось из дюзы. Сергей Андреевич сказал: "Шуму много... уже хорошо". А Колба расспрашивал про давление ацетитена в баке: сколько было до пуска, сколько после пуска. Словом, испытание прошло успешно, мы все больше и больше укреплялись в этой мысли. Один взрыв – и так здорово! А ведь можно набить карбидом все баки, можно поднять давление газа в баках до пяти атмосфер – тогда взрывы сольются в сплошной рев, и "Черепаха" стремительно полетит вперед...
Сергей Андреевич сказал, что завтра привезут отборочную комиссию из Дома пионеров и, если все пройдет хорошо, "Черепаха" получит направление на выставку. А пока надо ставить палатку и дежурить до утра. Сергей Андреевич забрал ребят и уехал. Мы остались вчетвером: Колба, Яшка, Витька и я.
Ужинать мы пошли в кафе, поручив Витьке караулить "Черепаху" и высматривать шпионов. После ужина Колба лег спать в палатке, а мы, накормив Витьку пирожками, отправились бродить по парку. У парашютной вышки и тиров толпился народ. На танцплощадке гремела музыка. Мы понаблюдали из-за ограды, как танцуют. Яшка сказал, что вообще-то надо освоить западные танцы. Я решительно возражал: кому они нужны, эти танцы? Взрослые люди топчутся на пыльной площадке, выламываются друг перед другом, смешно! А сколько времени на это уходит, страшно подумать...
Мы пошли на эстраду, там было интереснее, выступали иллюзионисты, жонглеры. Возвращались напрямик, по безлюдной и плохо освещенной аллее. В самом ее конце стоял фанерный щит с картой Испании. Война в Испании кончилась еще в прошлом году, о карте, наверное, просто забыли. Краски на ней выгорели, местами их смыл дождь. Но все-таки было видно, как изогнутые стрелки нацелились на Мадрид и Барселону. Мы долго стояли у карты. Если бы мы знали, что через год эти хищные стрелки потянутся к Минску, Смоленску, Москве...
Ветер раскачивал одинокий фонарь на столбе, по карте пробегали черные тени.
–– Говорят, будет война, – тихо сказал Яшка. – Как думаешь, меня не забракуют
из-за очков?
Я думал, что Яшку скорее всего в армию не возьмут: он – очкарик, да и вообше, как говорила моя мама, книжный мальчик. Но обижать Яшку не хотелось.
–– Ты можешь стать военным врачом, – ответил я. – Чем плохо? На каждой подвод
ной лодке есть врач.
Насчет себя я не сомневался: после школы пойду в военно-морское училище, а потом буду плавать на подводных лодках. В тот вечер я, конечно, не знал, что все сложится иначе и что в сорок третьем я попаду в авиационную школу, а Яшка окажется в артиллерийском училище. Не знал я, что из книжного мальчика получится командир батареи противотанковых орудий. Яшка погиб в сорок пятом в Венгрии, у озера Балатон.
К "Черепахе" мы возвращались молча. Я думал об Испании: должна там быть революция, обязательно должна быть! Построить бы к тому времени большой ракетный корабль...
Вернувшись, мы обнаружили, что Витька спит и Николай Борисович тоже спит, а "Черепаха" спокойно покачивается у берега. В двенадцать в парке потушили огни. Яшка сказал, что подежурит и что я должен спать, так будет правильно с медицинской точки зрения. Утром мне предстоячо вести "Черепаху". Яшка не умел плавать, а у Сергея Андреевича на этот счет было твердое правило: не умеешь плавать – сиди на берегу.
Где-то очень далеко жужжал самолет, и по небу пробегали лучи прожекторов. Мы молча разглядывали звезды. Меня беспокоили каверзные мысли. Они возникли однажды, и я никак не мог от них отвязаться. Почему на рекордных катерах Кемпбелла стоят не ракетные, а самые обычные двигатели? Неужели Кемпбелл глупее нас? И вообще: почему великолепную "Черепаху" построили мы, а не взрослые?
Через много лет, перечитывая биографию великого математика Эвариста Галуа, умершего совсем молодым, я вспомнил свои старые сомнения и подумал, что по настоящему дерзкие открытия всегда начинаются с мальчишеских снов, с детской мечты, с безрассудных и необычных идей. Потом приходят рассудительность, осторожность, трезвый расчет: а вдруг не выйдет? а может быть это вообще неосуществимо? а почему это ты такой умник, что видишь дальше других?.. Хорошо, если где-то в глубине души сохранились те давние мальчишеские сны и безрассудные идеи. Как тлеющий огонь, они разгорятся вновь, вспыхнут ярким пламенем и осветят всю жизнь. И тогда ты пойдешь наперекор всему, пойдешь и совершишь невозможное...
Яшка быстро заснул. И я еще немного подумал о "Черепахе", о завтрашнем дне и о том, что Дина уехала совсем не вовремя.
Утром на двух автобусах приехала комиссия в сопровождении ребят из разных кружков. Чудесное было утро, свежее, без надоевшей жары, и члены комиссии восторженно ахали, разглядывая деревья, траву, пруд и ярко-красную "Черепаху". Витька отвел меня в сторону и мрачно зашептал:
– Слышь, Генка, плохо ваше дело. В комиссии этой насчет техники никто ни бум-бум. Там ведь кто? Руководительница вышивального кружка, потом из балетного, из литкружка, из биологического, из хорового, а та, что с девчонками стоит, – художест-венная гимнастика. Один мужик, так и тот из рисовального. Им без разницы – ракета или весла. Ничего не поймут, вот увидишь.
Я предстал перед комиссией в новеньком комбинезоне и авиационном шлеме (Сергей Андреевич раздобыл у планеристов). Комиссия с умилением оглядела меня и благожелательно задала ряд вопросов: сколько мне лет, в какой школе я учусь и какие у меня отметки? Председательница воскликнула: "Очень мило, нет, правда, здесь все очень мило..." Яшка только-только кончил заряжать баки, от него попахивало карбидом, и Сергей Андреевич велел ему держаться подальше от комиссии.
Ребята подтянули "Черепаху" к берегу, можно было приступать к испытаниям. Колба шепнул: "Давление не больше двух атмосфер, смотри!" Сергей Андреевич отозвал меня в сторону и предупредил: "Поосторожнее там... Давление держать не больше трех атмосфер". Я залез в кабину. Яшка, стоя по колено в воде, придерживал "Черепаху".
– Вот вата, заткни уши, – сказал он. – И не вмажь в тот берег.
Он закрыл плексигласовый верх кабины и показал растопыренную пятерню. Это означало: давление ацетилена не меньше пяти атмосфер.
Дальше я действовал почти автоматически. Быстро открыл все краны, послышалось шипение, стрелка манометра резво побежала вправо. Я посмотрел, куда направлен нос "Черепахи": все было в порядке, Яшка успел развернуть катер кормой к берегу. Стрелка проскочила цифру "3". Теперь надо было смотреть в оба глаза за этой стрелкой, потому что баки могли не выдержать такого давления: я хорошо знал, какие они ненадежные, наши баки.
Когда стрелка коснулась пятерки, я рванул пусковой кран и почти одновременно включил зажигание. Мгновенно раздался высокий звенящий звук, словно рядом разбили стекла, – и тут же громыхнул взрыв. Он отличался от вчерашнего взрыва, как трубный рев дюжины взрослых слонов отличается от крика одного маленького слоненка.
Я закрыл глаза и съежился, вцепившись в руль. В тот момент мне и в голову не пришло оглянуться на берег. А стоило бы оглянуться! "Черепаха" была в метрах полутора от берега, и дюза оказалась нацеленной на комиссию, которой Николай Борисович тщетно растолковывал принцип ракетного движения. Сергей Андреевич, человек опытный и не раз видевший, как взрываются корабли, показывал Колбе знаками, что, мол, надо отойти подальше, но Колба не замечал его сигналов. Именно в этот момент я и включил зажигание.
Потом я долго расспрашивал очевидцев. Говорили разное. Легенды возникают поразительно быстро, а в них все страшно преувеличено. Так вот, согласно легенде, комиссию словно ветром сдуло. Никто из членов комиссии не устоял на ногах. Подобная участь постигла и зрителей, которые пробрались поближе. Остальные, как принято говорить, отделались легким испугом.
Оглушительный старт "Черепахи" продемонстрировал комиссии разницу между веслами и ракетой и, как позже сказал Яшка, ссылаясь на Маяковского, сделал это "весомо, зримо, грубо".
А я, открыв глаза, увидел, что "Черепаха" движется, – и тут снова раздался взрыв. Да, да, она двигалась, " Черепаха", но двигалась действительно с черепашьей скоростью. Каждый взрыв, а они раздавались через три-четыре секунды, заставлял меня закрывать глаза. Я чувствовал, как выгибается корпус "Черепахи", и ждал, что камера сгорания вот-вот сорвется и ударит по спинке кресла.
Честно говоря, я растерялся. Оглушительные, пушечной силы, взрывы – это была победа: мотор работал и еще как громко работал! Но "Черепаха", содрогаясь и сотрясаясь от взрывов, шла со скоростью пешехода, не больше. И это было страшное поражение... Меня раздирали противоречивые чувства, а подумать, собраться с мыслями я не мог: попробуй мыслить, если за спиной раздается такая канонада!
Логично мыслить я начал, когда "Черепаха" подошла к середине пруда. Я разглядел стрелку манометра, увидел, что она дрожит около цифры "4", и подумал: раз "Черепаха" не развалилась – еще не развалилась! – и мотор держится, надо поднять давление ацетилена до семи или восьми атмосфер.
Я выключил зажигание, перекрыл пусковой кран. Наступила тишина, просто невероятная тишина, я никогда не слышал такой тишины. Не знаю, шипел ли карбид в баках, но стрелка двигалась вправо, давление увеличивалось, и я стал вертеть руль. "Черепаха" медленно разворачивалась.
И вот тут произошла катастрофа.
Послышался странный звук – словно с треском разорвался кусок материи, – и кабина
сразу заполнилась едким запахом карбида. Лопнул бак, первый слева, он разошелся по шву, стальная стенка, как бритвой, пропорола фанерную обшивку. Внутрь катера хлынула вода. Я посмотрел на стрелку, она дрожала у цифры "7": включить бы сейчас двигатель!.. Но "Черепаха" кренилась на борт, в кабине было невозможно дышать. Я отбросил плексигласовый верх и полез за борт...
Все-таки "Черепаха" была хорошим кораблем: тонула она не спеша, солидно. Я плавал вокруг нее, пока она не скрылась под водой. Потом я направился к берегу. Очень не хотелось туда плыть, но что оставалось делать...
То, что происходило в следующие полчаса, трудно поддается описанию. Разъяренные члены комиссии тянули меня в разные стороны, пересчитывали мои руки и ноги, что-то спрашивали, а я ничего не слышал и отвечал невпопад. На Сергея Андреевича и Николая Борисовича обрушился град упреков и обвинений. Комиссию нисколько не беспокоило, что "Черепаха" не побила мировой рекорд. Похоже, комиссия ничего не заметила, кроме первого взрыва. Председательница возмущенно повторяла: "Кто разрешил посадить ребенка на эту бочку с порохом?"
Яшка успел сбежать, а нас – Сергея Андреевича, Колбу и меня – посадили в автобус и повезли в город. Через час мы давали объяснения директору Дома пионеров. Собственно, за всех нас объяснялся Сергей Андреевич. Мне не удалось сказать ни слова, хотя еще в автобусе, слегка изменив знаменитое изречение Галилея, я приготовил отличную фразу: "А все-таки она двигалась!"
Объяснения шли на высоких тонах. У директора был внушительный голос, директор натренировался в драмкружке. А Сергей Андреевич мог, если надо, перекричать рев шторма. Мы сидели в коридоре, ожидая решения. И начальство проявило мудрость, которая поразила меня своей неожиданностью и непостижимостью. Был издан приказ в двух пунктах:
1. Конструкторов "Черепахи", руководителя и актив химического кружка премировать туристскими путевками.
2. Лицам, указанным в пункте первом, отбыть в турпоход согласно путевкам.
Позже я понял, насколько мудро и логично было это решение. Нас премировали, следовательно, нам не обидно. Нас отправляли в турпоход, следовательно, дальнейшие эксперименты пресекались, комиссии тоже не обидно. К тому же решалась проблема, вторую неделю терзавшая директора: горели турпутевки, предусматривающие пеший поход вдоль Большого Кавказа, от этих путевок наотрез отказывались руководительницы хоровых и тому подобных кружков.
Путевки и билеты нам вручили тут же. Мы посмотрели и ахнули – поезд уходил завтра утром. Надо было бежать домой, объяснять все родителям и собирать вещи...
* * *
В походе у нас было достаточно времени, чтобы подумать, что же собственно произошло. Сначала мы на все лады обсуждали, как поднять "Черепаху". И только потом поняли, что нужен новый двигатель. В камеру сгорания "Черепахи" топливо поступало в газообразном виде, газ весит мало, а объема занимает много. Поэтому каждый раз в камере оказывалось всего несколько граммов горючей смеси. Мы не сообразили, что горючее надо подавать в жидком виде – в этом была наша ошибка.
По вечерам мы сидели у костра и спорили, каким должен быть жидкостной ракетный двигатель, какое горючее лучше и какую жидкость взять окислителем вместо воздуха.
Жидкостной ракетный двигатель я собирал два года. Камера сгорания была маленькая, меньше чайного стакана: весь двигатель спокойно умещался на подоконнике. Я собирал двигатель дома, иногда мне помогал Яшка. Запустить двигатель я не решался: знал, что в самом лучшем случае он выдержит несколько секунд, не больше.
Много мороки было с окислителем – перекисью водорода. В аптеках продавали трехпроцентный раствор перекиси, для двигателя этот раствор не годился. Дина достала в парикмахерской пергидроль – тридцатипроценткый раствор перекиси, но и этого было мало. Впрочем, пергидроль пригодилась для дыхательного прибора. Она легко разлагалась, выделяя кислород. И я построил подводный дыхательный прибор, работающий на перекиси. Я не придавал этому прибору особого значения, но именно на него я получит свое первое авторское свидетельство. Было это в десятом классе...
В феврале сорок третьего я ушел в армию. За два дня до отъезда удалось раздобыть немного концентрированной перекиси, я решил показать Дине, как работает жидкостная ракетная установка. Вечером объявили воздушную тревогу, соседи опуститись в убежище, а мы с Диной вытащили установку в опустевший коридор. Двигатель был надежно прикреплен к стенду, массивной металлической доске. Мне вспомнилась кабина "Черепахи"; на этот раз не было никаких приборов – ни манометра, ни указателя угла атаки. Пусковой кран я дернул шпагатом издали. Перекись, попав в камеру сгорания, сама воспламенила горючее, спирт. И в унылый коридор старой коммунальной квартиры вдруг ворвался голос будущего, голос ракетной эры – слитный, мощный, яростный рев ракетного двигателя. За две-три секунды камера раскалилась докрасна. Рев резко оборвался, над стендом взметнулось синее пламя, горел спирт. Мы с трудом сбили огонь, от установки остался обгоревший, оплавленный металл...
И все-таки ока сработала, эта установка! Наверное, это самое главное. Мы ищем, строим, сомневаемся, радуемся, надеемся, и, в конце концов, то-то удается, что-то получается, и МЫ можем сказать: а все-таки вертится, смотрите, все-таки вертится, движется, работает!..
Конец
|
