И вот тут, когда мы уже совсем отчаялись, появилась очередная гениальная мысль: надо все это выбросить и посадить туда человека, который будет вертеть краны. Придется снова увеличивать размеры катера, теперь он должен иметь в длину метра три или четыре, в сущности, это будет уже не модель, а настоящий ракетный катер. Зато насколько это интереснее!
Сначала мы выложили эту мысль Сергею Андреевичу. Мы рассчитывали на его крепкие нервы. Все-таки целый корабль и живой человек внутри...
– Мы понимаем, что ничего не выйдет, – вкрадчиво сказал Яшка. – Но ведь попробовать можно, правда? Для практики.
Сергей Андреевич усмехнулся:
– Хитер ты, братец. Почему же не выйдет?
Корпус обязательно выйдет. А вот двигатель... Ладно, не получится – можно будет поставить парус. Попробуйте! Для практики.
С Николаем Борисовичем было сложнее. Он долго подсчитывал, сколько потребуется карбида, сколько ацетилена выделится из этого карбида. И что получится, если все это взорвется. Мы доказывали, что поначалу необязательно брать весь запас карбида, что испытания можно провести тихо и осторожно и что вообще ничего нет на свете более безобидного, чем ракетный двигатель. В конце концов, Колба уступил, но с этого дня он контролировал каждый наш шаг.
Мы сделали окончательный чертеж. Обтекаемый четырехметровый корпус. Кресло водителя. Рядом с креслом шесть блоков карбида – по три с каждой стороны. От баков идут трубки за борт. Открыл кран – и вода поступает внутрь бака, начинается реакция. Газ из всех баков собирается в коллектор – это тоже бак, расположенный за креслом, а оттуда, если открыть пусковой кран, газ идет в камеру сгорания. Остается включить зажигание, смесь газа и воздуха взорвется, катер ринется вперед, а потом еще взрыв и еще... Дальнейшее было совершенно ясно: рекорд скорости, установленный знаменитым гонщиком Кемпбеллом на "Синей птице", будет обязательно побит! Все очень логично!
Корпус мы строили во дворе Дома пионеров. Первое время это никого не интересовало, мы работали спокойно. Корпус получался странный, мы и сами не ожидали, что он будет таким. Передняя часть походила на нос скоростного самолета, а корма была вполне морская – широкая, с большим килем.
Путем сложных дипломатических переговоров мы добыли в планерном кружке кресло от планера и великолепную приборную доску от самолета. Разумеется, приборы на доске не работали, но зато вид у них был отличный, а в темноте стрелки и цифры потрясающе светились. Особенно мне нравился один прибор – на его шкале была надпись "Угол атаки". Эго прекрасно звучало – угол АТАКИ!
С автомобилистами, которые оказались практичнее и скупее планеристов, дипломатические переговоры успеха не имели. Тут мы вынуждены были вести натуральный обмен: за кислоту для аккумуляторов получили рулевое колесо, а за растворитель для краски выменяли фару, свечи зажигания от "Газика" и плексигласовый щиток от мотоцикла. Щиток мы изогнули, получился шикарный верх для кабины – как на самолете.
Оставлять все это на ночь во дворе было рискованно, и мы теперь каждый вечер тащили корпус на шестой этаж. Лестница была мраморная, но довольно узкая и крутая, а на лестничных площадках стояли скульптуры физкультурников и висели картины. Мы старались не повредить корпус и не всегда успевали проследить насчет остального. Кто-то пожаловался директору, и однажды директор появился во дворе. От Дины мы знали, что директор по совместительству руководит драмкружком. Трудно сказать, насколько он был сердит на самом деле, но вид у него был весьма гневный: примерно как у Ивана Грозного в исполнении артиста Юрия Яковлева. Директор дважды обошел вокруг катера и как-то поостыл.
Вообще, я заметил, что люди, далекие от техники, невольно притихают вблизи машин. По-видимому, машины представляются им чем-то вроде дрессированных тигров: дрессировка должна действовать, и дрессировщик рядом, но все-таки тигр есть тигр – мало ли что может быть...
Помолчав, директор указал пальцем на носовую часть катера и произнес:
– Здесь!
Потом покачал головой и перешел назад, к корме.
– Нет, – сказал он. – Здесь! Именно здесь должен быть спасательный круг.
Он посмотрел на нас и уточнил:
– Два спасательных круга.
На том он и удалился. Мы с облегчением вздохнули, не оценив тогда всю мудрость и дальновидность руководства. Нас в тот день волновал другой вопрос – как назвать катер. Собственно, название уже было, его придумал Сергей Андреевич, но мы как-то еще не освоились с этим названием.
– "Черная молния"... ну-ну... "Огненный метеор"... да тут у вас в таком духе, – сказал он, просмотрев составленный нами список названий. – Если корабль назвать "Молнией", сто узлов покажутся чем-то очень скромным. Другое дело – "Черепаха". Для "Черепахи" и десять узлов – уже колоссально. Психологию надо учитывать.
"Черепаха"... Нам это не нравилось, да и другие ребята нас отговаривали. Один только Витька поддержал Сергея Анатольевича: так, мол, лучше для секретности.
– Вы про майора Пронина читали? – спросил он. – Должно быть кодовое название, без этого нельзя. Майор Пронин в те годы был почти столь же популярен, как сейчас Штирлиц. Мы уступили: пусть будет кодовое название.
"Черепаху" покрасили в ярко-красный цвет, чтобы легче было следить за ней, когда она будет нестись с огромной скоростью. Яшка принес книжку про Буратино, там был рисунок Тортиллы, и знакомый парень из художественного кружка, поглядывая на Тортиллу, нарисовал двух черепах – по одной на каждом борту. Рисунки получились хорошие, но все-таки в них чего-то недоставало. И однажды мы сообразили: черепахам нужно приделать крылья, вот чего им не хватает! Крылья пришлось дорисовывать самим, но уж после этого все было в порядке, и "Черепаха" приобрела прямо-таки шикарный вид.
Теперь во двор то и дело заглядывали любопытные. Однажды пришел застенчивый парень в очках; он долго ходил вокруг "Черепахи", заглядывая внутрь, что-то подсчитывал в записной книжке, а потом, извиняясь и краснея от смущения, объявил, что эта подводная лодка опустится только на пятьдесят метров, после чего ее раздавит ужасное давление воды. Через пару дней появилась мрачная личность в промасленной пожарной куртке и столь же промасленной кепке, надвинутой на лоб. Личность угрюмо понаблюдала за нашей работой и спросила: "Пожар будет, огонь будет, куда прыгать будешь? Когда сгоришь, что скажешь папа, что скажешь мама?.."
Несколько раз приходили ребята из фотокружка со своим руководителем. Они осваивали цветную фотографию, их привлекала яркая окраска "Черепахи". Нам объявили, что мы нефотогеничны и совершенно не смотримся на фоне катера. Хорошо смотрелась Дина, они ее старательно снимали.
Приходил и начинающий поэт из литкружка. Мы показали ему, где будут стоять баки с карбидом и как газ будет идти в камеру сгорания, объяснили принцип действия ракетного двигателя. К сожалению, поэт все перепутал. Он написал стихи, в которых баки почему-то бешено вращались, а камера сгорания дула в паруса, и корабль гордо шел сквозь льды к северному полюсу...
В общем, это нам надоело и мы стали закрывать "Черепаху" брезентом. Витька сказал, что ИЗДЕЛИЕ, упрятанное в брезент, обязательно привлечет внимание шпионов. Он теперь постоянно вертелся около "Черепахи", поглядывая по сторонам.
Мы работали в механической мастерской, делали части для двигателя. На бумаге очень легко нарисовать шесть баков, а вот сделать из листового железа хотя бы один бак – намного труднее, в этом мы скоро убедились. Баки получились какие-то скособоченные, и Николай Борисович, посмеиваясь, говорит, что это отличные модели знаменитой падающей башни в Пизе... Потом началась бесконечная морока со швами. Швы держались на заклепках и пайке, вроде бы все было прочно и герметично, однако баки упорно протекали. Вместо камеры сгорания удалось приспособить цилиндр от авиационного двигателя, но в крышке цилиндра пришлось устраивать клапаны для воздуха, тут мы провозились больше месяца...
Корпус стоял в углу двора, под брезентом. Иногда я развязывал веревки, снимал брезент и залезал в кабину "Черепахи". Я пытался представить, как все произойдет: вот я открою краны, вода пойдет в баки, потом поверну пусковой кран, газ устремится в камеру сгорания, рывок рубильника – и "Черепаха" помчится вперед... Жаль, что на нашей великолепной приборной доске не работали приборы – указатель скорости, указатель угла атаки... Я уже знал, что углом атаки называют угол наклона крыла к линии полета. Было что-то магическое в этих словах – УГОЛ АТАКИ. Словно прибор должен был показывать напряжение сил, отданных решающему порыву. Ах, если бы у каждого человека была возможность видеть свой угол атаки, чувствовать накал сил в этот день, в этот час, в этот миг!..
Мне отчаянно не хватало времени: я наспех ел, наспех спал, наспех готовил уроки. Однажды я подсчитал, сколько времени у меня в запасе. Жить предстояло еще лет пятнадцать (после тридцати лет маячила старость, эти годы я не учитывал). Целых пять лет – треть жизни, страшно подумать! – должны были уйти на сон. Если в день терять по пустякам три часа, надо вычесть еще год-полтора. Что же тогда остается?!
Расчеты произвели на меня ошеломляющее впечатление. Я стал чувствовать движение времени. Словно стоишь в быстрой горной реке, и вода стремительно обтекает тебя: мгновение – и она уже далеко, ее не догнать, не удержать.
Я посмотрел по часам, сколько времени нужно, чтобы прочитать книгу. Потом произвел подсчеты. Простая арифметика показала, что за всю жизнь я успею прочитать не больше тысячи книг. А что такое тысяча книг? Ведь только у Жюля Верна свыше ста книг!
Тогда я стал записывать, на что уходит время, пытался учитывать каждую минуту – с утра до ночи. Оказалось, что теряется масса времени: вроде бы непрерывно чем-то занят, но все равно за день куда-то исчезают три-четыре часа... Прошли годы, пока я научился управлять временем, но это уже другая история, об этом надо писать другой рассказ. А в те дни у меня была только одна идея: нужно поменьше спать. Я попробовал меньше спать. За три ночи удалось выиграть два часа, зато в четвертую ночь я заснул так крепко, что начисто потерялись сэкономленные часы... А впереди было лето, меня тревожило множество нерешенных вопросов. Куда например, отнести время, когда ты лежишь на крыше городской купальни и загораешь? Потерянное это время или нет?..
В довоенные годы лето в Баку начиналось пятнадцатого апреля, до пятнадцатого апреля была зима, а потом сразу начиналось лето. Собственно, сейчас в Баку тоже только два времени года: лето, когда очень жарко, и зима, когда жарко не очень. Но до войны смена времен года была четче: пятнадцатого апреля – и ни днем раньше! – на улицах появлялись мужчины в белых брюках и женщины в белых юбках, открывались летние кинотеатры, пляжи, парки.
Пятнадцатого апреля мы с Яшкой устроили выходной. Мы ходили по улицам, это было странно: идешь и не спешишь, можешь даже постоять. О "Черепахе" мы решили в этот день не вспоминать. В городе появились новые трамвайные вагоны с мягкими креслами. Мы покатались на трамвае, посмотрели аттракцион "Петля смерти – мотоцикл на вертикальной стене", постояли около новой легковой автомашины "ЗИС". Раньше все это было безумно интересно, а сейчас мы знали, что трамваи, мотоциклы, автомобили – прошлый век. Ну что такое трамвай, пусть даже с мягкими креслами, если скорость всего двадцать километров в час!.. Да и "петля смерти" нисколько не смертельна, об этом подробно написано в "Занимательной физике" Перельмана.
На приморском бульваре шли гонки шверботов, я смотрел и впервые чувствовал, как медленно, как медленно, как невыносимо медленно ползут они под своими парусами. Ах, если бы здесь была "Черепаха"...
Потом мы поднялись в Нагорный парк. Там была выставка собак, и Яшка, нарушив уговор, начал доказывать, что первое испытание можно провести с собакой: так, мол, будет безопаснее. Мы едва не поссорились. Я считал, что испытывать катер должен человек: в случае чего человек сообразит, что предпринять. Забегая вперед, надо сказать, что недели через две Яшка все-таки притащил собаку с грозной кличкой Джульбарс. Это было веселое и добродушное существо – кривоногое, как такса, и пушистое, как болонка. Яшка посадил Джульбарса в кресло, пес уставился на приборную доску, и тут его веселье сразу испарилось. Он внимательно оглядел приборы, затем обнюхал стоявшие рядом с креслом баки. Похоже, он быстро сообразил, что к чему. Нервно тявкнув, Джульбарс выпрыпгул из катера и стрелой умчался в дальний угол двора, в подвал, откуда Яшка долго потом выманивал его ирисками.
Итак, пришло лето, а мы все еще возились С "Черепахой". Казалось бы, простое дело –установить баки. Так вот, баки установлены, и вдруг обнаруживается, что забортная вода заполнит их всего на одну треть: баки высокие, они выше уровня воды, а вода сама собой наверх не пойдет. Ужас: надо делать новые баки – низкие и широкие, их негде будет разместить, и, следовательно, корпус тоже надо делать заново...
Продолжение следует.
|
