Н. Комарова-Некипелова. Книга любви и гнева. 17
Нина Комарова. КНИГА ЛЮБВИ И ГНЕВА. 17.
***
Господи, Витя все-таки видел или надеялся на то, что и в таких служках сидит что-то человеческое! Конечно, они тоже люди, но это люди другого племени, с другой психологией и другим наречием.
Следователь Дмитриевский не ведет следствие, он просто работает, так же, как прокурор Образцов – не обвиняет, а работает. Специфика работы требует отсутствия всяких сантиментов. Когда работа окончена, можно и расслабиться, можно чуть приоткрыть человеческое лицо.
Я хорошо помню свой разговор с прокурором Образцовым – обвинителем на суде. Витя был уже в лагере.
– Здравствуйте, Нина Михайловна! Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю.
– Я хотела бы просить о предоставлении мне свидания с мужем на трое суток, поскольку я хочу взять на свидание детей. Они не видели его в течение года.
– Да, да, конечно, я понимаю. Я буду ходатайствовать. Думаю, что эта возможно. А как Виктор Александрович? Как его здоровье? Как вообще настроение? Он пишет?
– Пишет.
– Нина Михайловна, поверьте, я с большим уважением отношусь к Виктору Александровичу. Вы что же думаете, что я не вижу, как много у нас вокруг делается не так? Вы думаете, я со всем этим согласен" Но ведь Виктор Александрович умный человек. Он должен понимать, как он не понимает, что стену головой не пробьешь, плетью обуха не перешибешь?
Объясните ему это на свидании. Я искренне хочу, чтобы у него все было хорошо...
Это удивительно, но в его черных глазах, где-то в глубине их, я увидела как будто искренность.
А следователь – Евгений Николаевич Дмитриевский? После закрытия дела, отдавая мне часть изъятых на обыске писем, магнитофонные ленты, стихи, вдруг тихим голосом произнес:
– Я понимаю ваше ко мне отношение и понимаю, что не имею права о чем-то просить вас, но, может быть, вы разрешите взять мне для себя лично два стихотворения вашего мужа. Они мне очень нравятся.
И опять удивительно. Я тоже, как Витя, увидела перед собой человека.
– Ну, уж если так понравились, возьмите.
Спасибо большое.
Он не поднимал глаз. Может быть, вспомнил последнюю к нему Витину просьбу 3.01.74 г., человеческую просьбу о передаче мне письма. Он тогда не был человеком. Он был следователем. И он не передал письма.
А может быть, вспомнил, как на первом допросе вдруг вскочил, вспылив на мои слова о том, что я против всякого насилия.
– Это вы так говорите. А дай вам автомат в руки, вы бы нас всех к стенке! Да, да! Я по глазам вижу!
Я вспомнила тогда директора Уманского завода, который тоже что-то увидел в моих глазах...
Помню, неожиданно рассмеялась, представив гневного Моисея Федоровича.
– Вот видите, я прав. Вы бы нас всех к стенке, – заключил уже спокойным голосом Дмитриевский.
Видимо, правда, у кого чего болит, тот о том и говорит. Бессознательно.
Наверное, Вите он то же самое говорил.
В апреле Виктор вернулся во Владимир. 19.III в Бутырках он дал согласие участвовать в следствии, заявил о сожалении написания "Оды" и резкого тона статьи. На нашем первом свидании в Юрьевце Ви рассказал мне об этом, повторяя:
– Я не знаю, что со мной случилось тогда.
Во Владимире он снова написал заявление об отказе участвовать в следствии и даче каких бы то ни было показаний.
– У меня такое ощущение, Нинуш, что мне что-то дали. Или еще каким-то образом подействовали. Я сидел в одиночной камере, рядом с камерой смертников. Потом на меня напало ощущение непереносимого страха, ужаса. Потом какое-то полное равнодушие... И тут появится Дмитриевский... Ты осуждаешь меня, Нинуш?
– Господи, что ты говоришь, Мир! За что же тебя осуждать?
– Я подписал согласие на участие в следствии, понимаешь? Во Владимире я пришел в ужас и сразу же дал "полный назад". Но ведь в Бутырках подписал. Как был доволен Дмитриевский!
– Ви, выбрось эти ненужные переживания. У них столько средств добиваться своего. И все-таки ты оказался сильнее. Ты остался самим собой. Возможно, они действительно что-то дали тебе – химию или какое-нибудь облучение... И надеялись, что смогут шантажировать тебя твоей подписью. Но сорвалось. Не поддаться страху шантажа – это, пожалуй, самое трудное. И ты не поддался. И они поняли, что проиграли. Потому мне в апреле говорили, что статья будет изменена на 70-ю.
– Я был уверен в этом до самого последнего дня, до самого закрытия дела.
***
1973 – 1974 гг. мы были разделены непроницаемой стеной. Я билась в большой зоне, Витя – в камерах.
И все-таки следствие кончилось. Адвокатом согласилась быть Немеринская Н.Я. из Ворошиловграда, которую хорошо знала Ася Великанова.
Заключением судебно-психиатрической экспертизы в институте им.Сербского кончилась бесконечная и бессмысленная процедура "следствия", подтвердившего то, что Виктор написал в своем заявлении об отказе участия в следствии и в своей статье "Нас хотят судить – за что?".
Правда, 19.III он изменил решение полного неучастия в следствии и, отрицая свою вину в целом, дал пояснения по отдельным эпизодам обвинения, которые были повторены им на суде при допросе его в качестве обвиняемого.
При этом он сделал заявление.
По поводу предъявленных мне обвинений по ст.190-1 УК РСФСР считаю необходимым заявить следующее:
1. Виновным в совершении преступления, предусматриваемого названной выше статьей, т.е. в распространении сведений, порочащих советский общественный и государственный строй, себя не признаю. Считаю, что в инкриминированных мне действиях отсутствует состав преступления по следующим причинам:
а) Мои действия никогда не сочетались с умыслом нанести ущерб (вред) государству или обществу, они не имеют общественного характера;
б) Мои высказывания, как устные, так и письменные, не имели характера заведомо ложных. Я высказывал лишь свои мысли, оценки, суждения о тех или иных фактах действительности или истории;
в) Написание мною ряда стихотворений, а также заявления "Нас хотят судить – за что?" не противоречит моим представлениям о свободе творчества и авторском праве;
г) Все инкриминируемые мне действия (имею в виду те, что я действительно совершал) не выходят за рамки моих гражданских прав, гарантированных Конституцией СССР и Международным пактом о политических и культурных правах человека, ратифицированным нашей страной.
После пояснений по эпизодам обвинения Виктор добавил:
"В заключение хочу сообщить, что в процессе предварительного следствия ст. след. обл. прокуратуры Дмитриевским постоянно применялось запугивание и другие психологические воздействия с целью получить от меня необходимые показания".
В ходе суда Виктор заявил несколько ходатайств и протестов.
1. Сразу, при открытии – протест против незаконного изъятия утром 16.V.74 г. в следственном изоляторе всех записей для доставки их в суд на просмотр. Это грубое нарушение права обвиняемого на защиту, т.к. обвинение может использовать записи для ознакомления с аргументацией обвиняемого, с избранной системой защиты.
2. Заявление, что следствием была нарушена ст. 201 УПК – на закрытии дела были представлены не все документы, дело после подписания протокола об окончании следствия перешивалось, в нем изменена нумерация страниц.
3. Ходатайство (заявлено защитником, к которому присоединился обвиняемый) о первоочередном допросе свидетеля Комаровой Н.М., чтобы она, как жена, могла присутствовать в судебном заседании. – Отклонено.
4. Ходатайство о дополнительном приобщении к делу
1) протоколов обыска в сентябре 1971 г. у С.Мюге и у М.Ланды.
2) Второго экземпляра "Заявления и автобиографии И.Каховской", изъятого у Мюге. – Отклонено.
5. Ходатайство о зачтении в зале суда стихотворений "Опричник", "Клевета". – Игнорировано.
6. Заявление о применении сл. Дмитриевским запугивания и других видов психологического воздействия с целью принуждения к даче показаний.
7. Ходатайство огласить результаты судебно-технической экспертизы от 15.08.72 г. (на предмет установления – отпечатаны ли "Заявление и автобиография" И.Каховской на пишущей машинке "Эрика"). – Удовлетворено.
8. Протест (дважды в течение суда) по поводу нарушения ст.18 УПК РСФСР о гласности судебного разбирательства – в связи с тем, что в зал суда не были допущены родственники и друзья.
Действительно, в зал суда были впущены сестра Виктора – Л.А.Чистякова и его знакомая – Л.В.Федорова.
Я и приехавшие из Москвы друзья толпились у плотно закрытых дверей зала заседания. Нас не пускали в зал суда по причине отсутствия мест! Стоять в зале суда не положено, а свободных стульев нет. Они были заняты какими-то людьми, деловито и быстро проходившими в двери перед началом суда. В дверях стояли два мента, может быть, два вохровца – не помню.
После перерыва, до прихода охраны, в пустой открытый зал зашли все, надеясь остаться на вторую половину дня.
Из этой затеи ничего не вышло, так как в назначенный час зал попросили освободить.
Все вышли. Остались, помню, Гриша Подъяпольский, Алеша Смирнов, Феликс Серебров. Их выводили, практически, выносили.
После этого потянулась снова вереница людей, обеспечивающих т.н. открытость и гласность суда!
Господи, какой Витя преступник? Какой злодей?
...Меня вызвали в качестве свидетельницы (обвинения!) – пятой.
Я отказалась от дачи показаний, мотивируя отказ противоправностью суда за убеждения. И дальше я уже была в зале и могла видеть Витю, и слышать и видеть все происходящее. Это был серьезно разыгранный спектакль.
После меня свидетелями обвинения предстали два зэка: Уланов Н.Д. и Серков Н.Л. Оба дали совершенно неожиданные для суда показания. Первый рассказал о совместном нахождении в СИЗО, своих показаний о клеветнических высказываниях Некипелова не подтвердил. Второй, на вопрос председателя, какие у него отношения с подсудимым, ответил: "дружеские".
На вопрос, как же он дал на предварительном следствии совершенно иные показания, пояснил, что следователь написал их сам, а он подписал не читая, так как у него не было очков. Сообщил, что следователь Дмитриевский говорил ему, что "Некипелов вредный человек".
Эти показания немножко "смутили" зал, присяжных, судью и прокурора, но дальше все пошло как надо. Вызывались свидетели из Камешково: из аптеки, из больницы.
Свидетель из Барнаула Толя Афанасьев, поэт, Витин давний друг, утверждал, что стихи, которые послал ему Некипелов, носят "исторический характер". Просил зачитать их тут же для подтверждения своих слов. Просьба не была услышана.
Совершенно неожиданно для меня вызвали нашего соседа Б.А.Тарасова, который подтвердил, что Некипелов давал читать ему стихи русских поэтов конца XIX – начала XX века, стихи М.Цветаевой и роман Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ".
Последнее было ложью, потому как "Архипелаг" давала ему я. Но он, видимо, решил, что такая "правда" лучше, – Виктора Александровича все равно уже будут судить, зачем еще говорить о его жене, тем более что у них двое маленьких детей...
Дети, кстати, наши и тарасовские очень дружили. Старшие. Маленькие еще мирно спали в колясках под одним и тем же деревом во дворе – наша Михайлинка и их Сашуня.
Женя и их старшая девочка Соня вместе играли, хотя Соня была на два года старше. Между ними даже возникла трогательная детская переписка. Несколько Сониных писем я сохранила в конверте с "печатью" из пластилина. И эти ее письма дважды изымались на обысках и дважды "изучались" следствием – в 1973 и в 1979–1980 гг.
Соне не было семи лет. Жене – пяти лет.
Вот несколько этих первых детских писем.
"Женя. пиши если хочешь первый а то я не знаю какие мне задавать вопросы Женя когда к тебе прити к тебе Когда вы будете смотреть кино СОНАЯ Т."
"Женя здраствуй почему непишиш может ты на меня обидился за то писмо прости меня. Я тогда была очень весела Соня досвидание".
"Здравствуй, Женя. Поздравляю тебя с новым годом. Желаю тебе много много радости в новом году. Веселись и играй. Не реви. Не огорчай маму и папу. Встречаи новый год хорошо.
Досвидание Соня".
"Женя я сначало не совсем разобралась в твоем письме. Приходи к нам завтро я жду тебя в 6 ч. или пол-7 мова.
Соня".
"Здравствуй Жня почему не пишиш преходи к нам в 18.40 смотреть мультфилмы я жду тебя пиши не балуй и не огорчяй своих родитнтилей попустякам
целую Соня".
"Здравствуй Женя почему не пишиш когда Вы будете смотреть кино я жду письма приходи ко мне играть".
Я понимаю состояние Бориса Александровича Тарасова после суда. Он ни разу не поднял глаз на меня при случайных встречах на лестнице. Думаю, каждая такая встреча была ему мукой.
В общем, он – преподаватель физики, и его жена – главный гинеколог ЦГБ были вполне симпатичными людьми. Дома была хорошая библиотека. И внутри семьи была добрая, светлая обстановка. Соне и после суда не запрещали к нам приходить, а когда подросли Сашуня и Михайлина, то двери наших квартир не закрывались. Дети общались. Родители здоровались – и только.
Нет, не только. Однажды Елена Алексеевна взяла на два дня Михайлину к себе – мне нужно было срочно съездить в Москву.
– Если вам что-нибудь нужно, Нина Михайловна, не стесняйтесь, мы будем рады всегда помочь.
Мне не хотелось подводить своих соседей. И отношения оставались внешне добрыми, но корректными. Дети же росли, по сути, вместе. Соня и Саша были почти ежедневно у нас. Так мне было спокойней. Я уже за то благодарна Тарасовым, что они не запретили своим девочкам ходить к нам. И бОльшая из двух наших комнат была заполнена шумом передвигаемых стульев, стола, дивана... смехом, громкими детскими голосами. Я не мешала их фантастическим путешествиям.
Таня, Михасина крестная, как-то со смехом рассказала, что Соня Тарасова со вздохом призналась ей в своем тайном желании.
– Если бы у меня были такие мама и папа, как у Жени! А Женька в это же самое время, глядя на спящую Михаську, вдруг открыл свое первое большое чувство: – Мама, пусть наша девочка будет как Соня!
...Но я отвлеклась от суда.
Последними свидетелями были А.Великанова, М.Ланда. Обе сделали заявление об отказе от дачи показаний по причине неконституционности ст. 190-1.
После выслушивания всех свидетелей, суд предоставил слово обвинителю – прокурору Образцову П.И, который сделал минидоклад с XXVI съезда, или Союза писателей, или копию (подправленную) с выступления Жданова?
В кратком изложении, как я записала через день, он сказал: "С первых дней Великой Октябрьской революции правительство взяло под свой контроль литературу и органы печати… Сразу же были закрыты буржуазные газеты, а в 1918 г. был создан революционный трибунал печати.
Партия и правительство уделяли постоянное внимание развитию литературы и искусства, и советские литераторы всегда честно выполняли свой долг, понимая, как много дано художнику и как много с него спросится. Вопросам партийности литературы была посвящена статья Ленина "Партийная организация и партийная литература". Сразу после ее выхода буржуазные интеллигенты у нас и за рубежом подняли вой по поводу якобы притеснения литературы и искусства в СССР.
Не узнает ли в себе этого буржуазного интеллигента сидящий на скамье подсудимых Некипелов?
Своей литературной мазней он клевещет на наш строй, на достижения нашей страны, известные всему миру. В своей клевете он не одинок, и не случайно он упоминал здесь Солженицына. Кто только не радеет в наши дни о свободе творчества в СССР! Здесь и ЦРУ, и НТС, и различные "Голос Америки", "Голос Израиля" и другие, вплоть до чилийской хунты, ЮАР и режима Смита.
Но какую "свободу" может предложить нам компания Некипелова, Мюге, Великановой, Ланды, Солженицына и др.? Свободу разнузданной клеветы, демагогии и порнографии?
Нет, не для того сражались мы в годы Великой Отечественной войны за родину, не для того отдали свои жизни миллионы советских людей. Арабская пословица гласит: "Мусор не может замутить моря..."
Эти отщепенцы потеряли связь с родиной, потеряли связь с матерью-землей, как древнегреческий Антей, который поэтому был обречен на поражение. Так и эти подонки неминуемо окажутся на свалке истории.
Что привело Некипелова на скамью подсудимых? Он пытался здесь утверждать, что его судят за убеждения. Некипелов ссылается на то, что действовал якобы в соответствии со своими правами, гарантированными Конституцией СССР и международными пактами о правах человека, ратифицированными нашей страной.
Странная логика. Некипелову надо бы знать, что эти права гарантируются только в том случае, если пользование ими не будет идти в противоречие с интересами трудящихся.
Ссылаясь на ст.125 (о свободе слова) Конституции СССР, он в то же время забывает статью 113 – о том, что граждане СССР обязаны исполнять законы.
Некипелов нарушил советские законы и должен нести ответственность. Я думаю, что ни у вас, граждане судьи, ни у вас, граждане, присутствующие в зале, не сложилось мнения о лиричности его стихов. Некипелов не осознал своей вины. Он пытается уверить, что он жертва, и это есть продолжение его преступной деятельности. Все его произведения, его "Книга гнева", статья о психбольницах пронизаны желчью, ненавистью к советскому строю, его стихи – это гнусные пасквили на нашу действительность.
Он совершил преступление и распространив клеветнический материал "Хроника текущих событий" под номером 19.
Вина Некипелова доказана, и его деяния получили правильную квалификацию.
Я предлагаю из обвинения исключить изготовление и распространение письма И.Каховской, а также устные измышления за их недоказанностью. Учитывая первую судимость Некипелова и другие смягчающие обстоятельства, я прошу вас, граждане судьи, определить ему меру наказания 2 года лишения свободы. Это будет справедливой мерой за его деяния.
Если литератор помогает нашим врагам, он должен быть осужден и наказан".
Адвокат Немеринская в заключение своей защитной речи сказала, что "Некипелов действительно отрицательно относится к отдельным сторонам советской действительности, но это его убеждения, а убеждения, какие бы они ни были, в чем бы ни выражались, в стихах или других произведениях, если не содержат клеветы, не являются преступлением. Освободив Некипелова сейчас, в зале суда, суд тем самым докажет, что Некипелов ошибается в своей оценке советской действительности, что у нас не судят за убеждения.
Ознакомившись с материалами дела, я считаю, что для привлечения Некипелова В.А, к ответственности и вынесения обвинительного приговора по ст.190-1 УК РСФСР нет оснований".
Продолжение следует.
| 
