Играющий на узкой отмели Мориц намотал на палец длинные желто-зеленые пряди речной травы.
- Пап, чьи это волосы?
- Не волосы, а тина, - наставительно заметил я, провожая взглядом сонно дрейфующий по мелкой серебряной ряби поплавок. - Она выгорела на солнце. Сними сандалии, смотри, все мокрые.
Высокие берега Саара сплошь поросли камышами и фиолетовыми ирисами, только в одном месте к реке спускался пологий песчаный пляж. Мориц возился с ведром и совочком, лепил из влажной массы большие мягкие куличики, а я растянулся на траве под горячим, пятнисто-бирюзовым небом, окутанный бледными облаками цветочной пыльцы и монотонным стрекотом кузнечиков. Бесполезная удочка валялась поодаль, придавленная камнем — чтобы течением не унесло.
Улов был, можно сказать, никакой. Мы с сыном торчали на берегу полдня, и до сих пор только одна рыбешка бестолково слонялась из угла в угол наполненного водой целлофанового пакета. Пару раз начинало клевать, но как-то вяло. К тому же рыболов из меня никудышный, из Морица тем более, так что подсечь не удавалось.
Разомлев от жары и ослепленный ярким светом неба, я опустил ресницы и не заметил, как задремал. Очнулся, почувствовав, что малыш теребит меня за рукав футболки и что-то кричит прямо в ухо, безбожно мешая русский с немецким. Когда сын волновался, его становилось невозможно понять.
Я взглянул в сторону реки. Поплавок радостно танцевал на волнах, то полностью погружался, точно черноголовая уточка-нырок, то выскакивал на поверхность и снова тонул — что-то большое тянуло его вглубь.
Тут и подсекать не понадобилось, еще секунда и… Мориц даже вскрикнул от удивления. На берегу извивалась и била по земле чешуйчатым хвостом крошечная русалочка. Cамая настоящая, только миниатюрная, не больше десяти сантиметров в длину. Рыболовный крючок проткнул ей горло.
Мы с Морицем присели на корточки и, ошеломленные, разглядывали ее, не решаясь дотронуться. Зеленые искорки глаз, замутненные болью, спутанные золотые волосы и точеная фигурка эльфа… но только до пояса. Дальше шел хвостик, короткий, нежно-перламутровый.
«Как ее угораздило насадиться на крючок? - недоумевал я. - Неужели хотела съесть червяка? Это всего лишь животное», - убеждал я себя.
Маленькое существо умирало у наших ног, дергаясь в конвульсиях и окропляя рыжий речной песок бледно-розовой кровью.
- Папа, кто это? - ребенок смотрел на несчастное создание потемневшими от ужаса глазами. - Ей больно?
- Это рыбка, Мориц! Да, ей больно. Она поранилась. Но мы сейчас отпустим ее обратно в воду, и там ее вылечат другие рыбки.
Что еще я мог сказать? И что можно было сделать? Я осторожно взял русалку в руки — ее кожа оказалась теплой на ощупь — перегрыз леску и, размахнувшись, зашвырнул обмякшее тельце подальше в реку. И поспешно отвернулся, стыдливо пряча глаза.
А потом мы выпустили из пакета малька - совсем еще мелкий, пускай подрастет - и пошли домой по блекло-желтой, в огненных пятнах цветов, степи. Мориц тихо всхлипывал и шмыгал носом, а я смотрел себе под ноги, чтобы, не дай Бог, не наступить на разбегавшихся во все стороны малахитовых ящерок. Мир неожиданно показался мне беззащитным и хрупким; захотелось взять его бережно и согреть, как цыпленка в ладонях.
Я шел и размышлял о том, как все-таки глупо… и как по-человечески - столкнуться лицом к лицу с чудом и тут же его убить. Волшебство, оно такое уязвимое. Ему легко распороть горло обычным рыболовным крючком или растоптать его ненароком и даже не заметить. Куда нам в космос? Разобраться бы с тем, что у нас под ногами.
|
