Песни нашей молодости и неизвестная Пугачева. Виктор Сорокин
Мне представляется, что существует особый критерий красоты произведения искусства. Критерий этот… слезы (или хотя бы блеск глаз), вызванные эмоциями от восприятия произведений искусства.
Конечно, выбор критерия сам по себе является субъективным актом. Лично для меня произведение искусства является прекрасным только в том случае, если оно прошибает до слез. Такие произведения искусства меня привлекают больше всего. А вот без развлекательного искусства я могу вполне и обойтись.
В школьные годы меня сильно увлекали различные виды искусств – пение, музыка, живопись, резьба. Но когда процесс их освоения со временем превращался в бесчувственную, механическую работу, я их оставлял без особого сожаления. Сохранился интерес лишь к некоторым видам музыки и песенного искусства.
И вот что интересно: песни, которые исполнялись непрофессиональными певцами, довольно часто волновали до слез. А те же песни, исполненные профессионалами-виртуозами, душу почему-то не трогали. И чем больше певец показывал свои исполнительские возможности, тем меньше хотелось его слушать.
В далекой юности я пел в неплохом районном хоре, но когда стремление руководителя подстроиться под критерии высоких комиссий убило живой дух песни, я потерял интерес к пению в этом хоре.
В начале 1960-х в МГУ стихийно возник студенческий хор, и мне повезло быть в его первой спевке (покинул я хор только с переходом на заочное отделение). Сердцем хора был замечательный баянист Иван Пищик, а собирался хор по субботам ровно в полночь в центральной части высотного здания возле скоростных лифтов. Рассаживались на книжных прилавках и пели взахлеб с гармоничным многоголосьем. Песни стекались из самых разных источников, но в основном это были бардовские и туристские песни. Со временем в хоре набралось с полсотни отлично спевшихся ребят. Удивительно, что, несмотря на пение в полный голос до четырех ночи, ни власти, ни охрана университета нашим "сборищам" не мешали. (Для нас с Соней этот хор сыграл священную роль: именно здесь мы нашли друг друга, и вскоре добрая половина хора "освящала" нашу свадьбу…)
После нашего ухода из студенческого хора и с "замерзанием" хрущевской "оттепели" в наш дом пришли другие голоса: бывшие Сонины сокурсники с истфака – Саша Островский, Юра Туточкин, Дима Крикун. А с ними к 1967 году в наш мир ворвались лагерные и политические песни. Поскольку мы были заядлыми туристами, в нашем доме всегда звучали также и туристские песни.
И вот однажды… году в 1968-м кто-то из Сониных коллег по Институту Африки АН СССР подарил ей магнитофонную запись никому неизвестной певицы (впоследствии мы ее называли просто "наша женщина"). Когда же мы прослушали пленку вместе с друзьями, мы просто ошалели: в мире песен о любви и человеческих отношениях ничего подобного по силе воздействия мы не встречали – ни до того, ни после. Каждый раз, как только звучала "наша женщина", женская половина не всегда могла сдержать слезы. И так из года в год – до самой эмиграции в 1982 году, когда вывозить любые записи, как вы понимаете, было категорически запрещено.
Среди исполняемых "нашей женщиной" песен была и «Зимняя ночь» (или «Свеча») Бориса Пастернака. Стихи эти, конечно, прекрасны сами по себе, но в том исполнении они превзошли все, что когда-либо было написано и спето о любви.
Когда поет артист, то это называется искусством. Но можно ли назвать искусством пение души? Можно ли назвать искусством тихое и светлое пение за прялкой моей бабушкой "Христос Воскресе…" – пение, от которого весь дом как бы заливался перезвоном солнечных зайчиков? За 60 последующих лет я ни разу не слышал исполнение этой короткой "Пасхальной Вести" с такой нежностью, светлостью, любовью и радостью одновременно. Впоследствии я нарисовал себе картину, представление которой напоминало бы то ощущение от бабушкиного пения: тихий средневековый Самарканд в просвете между войнами; на верхней площадке самого высокого минарета в предутренней мгле вышел трубач и заиграл "Болеро" Равеля; и чем ближе к восходу солнца, тем мощнее музыка падает с высот на просыпающийся город; с первыми лучами солнца музыка достигает апофеоза, солнечный свет заливает город и радость наполняет каждый дом и каждое сердце. Начинается прекрасное Утро жизни…
…Итак, мы тщетно пытались узнать имя нашей певицы. И вот однажды мы услышали знакомый тембр – всего лишь тембр, без интонационного богатства магнитофонной записи. Это были песни из кинофильма «Король-Олень». Мы поняли, что "нашей женщиной" была Алла Пугачева. Потом через несколько лет мы услышали и ее «Арлекино» – это было ее последнее исполнение в духе той самой домашней записи под гитару, со звоном бокалов вина в сопровождении возгласов очарования (тогда, правда, ей было лет 18), больше мы уже никогда не слышали, чтобы она пела так же (кстати, в эту домашнюю запись вкралась и фраза восхищенного слушателя: "Никогда не женюсь на женщине, которая не играет на гитаре!")
…Впрочем, недавно из далекого далека, через новогодний рассказ Эльдара Рязанова об истории фильма "Ирония судьбы" пришло к нам подтверждение особого исполнительского дара именно юной Аллы. Он сказал, что в фильме "Ирония судьбы" Пугачева "спела в той удивительной манере, в какой пела в фильме "Король-Олень", но спела так в ПОСЛЕДНЙ РАЗ. И более ТАК она уже не пела".
Да, поёт. Хорошо, но... обыкновенно. А гениальное искусство отличается тем, что вызывает слезы счастья или сострадания. Но я все равно желаю ей и ее слушателям большого наслаждения.
0
