Нина Комарова. КНИГА ЛЮБВИ И ГНЕВА. 9.

***

Да, у нас была уже двухкомнатная маленькая квартира, с кухней и туалетом. Вот только не было ванны, и даже душа. Так жили многие, и считалось нормальным устраивать "банные дни". У нас таким была суббота – для Виктора. У меня был ежедневный душ на работе. Просто по технике безопасности нужно было принять душ после смены. В один из таких "банных дней" произошел смешной случай. Виктор вернулся очень веселый и – с гостем, высоким парнем лет 28-ми.
– Нинуш, это сибиряк. Ты извини, мы после бани выпили пива и еще по 100 граммов всего водочки. Он знает Томск, Омск. В общем, Нинуш, сегодня – это наш гость. Надо бы организовать обед. Мне очень хочется его угостить.
– Но у нас ничего особенного нет.
– Ну, может быть, ты спустишься в магазин? Я не отпущу его. Нет, ты посмотри, Нинуш, какой красавец! И у него три сына! Представляешь – три сына!

Нужно сказать, что это было впервые, чтобы Ви пришел очень навеселе, да еще не один.
Гость смущенно стоял в дверях, не зная, что ему делать. Ну, а что делать? – входить, конечно.
– Заходите. Мы как раз собираемся обедать.
– Ради Бога, простите меня, Виктор просто силой затащил к вам. И не волнуйтесь.
– Садитесь, я сейчас вернусь.

Рассердилась я ужасно. Но не устраивать же сцену, да еще перед незнакомцем. И не умею я их устраивать.
– Нинуш, ты уж что-нибудь получше, ладно?

Спиртного я тоже ни разу не покупала. Что значит, получше? Вина, водки? Нет, водку спрашивать неприлично. Я увидела большую бутылку "Муската". Попросила завернуть в бумагу, и несла ее каких-то тридцать метров по улице, как бомбу, и казалось – все смотрят на эту злосчастную бутылку.

Войдя в квартиру, я увидела "красавца"-гостя за столом. А где же "хозяин"?
– По-моему, он спит, там, в другой комнате. Ради Бога, извините меня. Мы действительно выпили по кружке пива и за знакомство по 100 г. Я не знал, что так получится. Наверное, это от жары. Я здесь случайно, и завтра уезжаю. Передавайте привет вашему мужу. Он мне тоже очень понравился. До свидания. И еще раз простите.

Я кинулась в комнату – это был Витин рабочий кабинет. Он, сидя на диване, спал. Растормошить его не было никаких сил. С трудом я уложила его. Часа через два он проснулся, и первый вопрос: гость не ушел?
– Ушел, конечно. Ты был неотразим: пригласил человека в дом и уснул. Зато у нас теперь есть бутылка "Муската". Причем, массандровского!

– Ну прости меня! Нинуш, представляешь, выхожу я из бани. Думаю: пивка выпью, отдышусь. А напротив сидит высокий красавец с голубыми глазами!
Как-то слово за слово, выяснилось, что он здесь в командировке, завтра уезжает к себе, в Омск. Дома жена ждет и три сына! Не знаю, что на меня нашло, вспомнил Омск, начал расспрашивать. А потом, говорю, пойдемте к нам... Ну, вот и привел. И уснул. Помню, как мы выпили пиво и понемножку водки. И ничего больше – будто сознание потерял! Осталось только, что этот парень меня поразил своей красотой и голубыми глазами, и мне захотелось показать его тебе.

– Витечка, милый, мне, правда, не бывает скучно с тобой. Ну, нормальный парень, никакой не красавец,
– Нет, но глаза ты видела? – совершенно синие. И три сына' Ты не сердишься, правда?
– Да нет же, нисколько. Вот только бедного твоего красавца жалко. По такой жаре притащил его в гости... и отключился. И пришлось ему извиняться за то, в чем он не виноват.

Вить был непредсказуем. Бывало, что его предложения заставали меня в самый разгар каких-то неотложных дел. Оставить посуду – пойти в кино. Вдруг. Или: "Я пройдусь немного, Нинуш, один!" – "Конечно, Ви! А я, пока тебя нет, займусь уборкой. Но, пожалуйста, будь осторожен... Ви, переходя дорогу, посмотри сначала направо... «(это была шутка). Мы целовались, как если бы я провожала его в долгий-долгий путь.
– Я люблю тебя, Ви! – шептала я ему в ухо, – ты это знай!
– Я тебя тоже очень-очень люблю, Нинуш!

***

В первый же год мы решили, что Виктор напишет заявление в Литинститут с просьбой восстановить его в качестве студента IV курса. Восстановили! Понятно, посыпались задания, контрольные, которые нужно было вовремя сдать. Я не знаю, когда и как он все это успевал. Литобъединение, библиотека, работа на заводе, контрольные, курсовые... И все это с полной отдачей и легко. Господи, сколько было смеха в нашей маленькой квартире. Ви научил меня смеяться. Первое время у меня болели мышцы лица, так оно не приучено было к смеху. Я умаляла: Ви, пожалуйста, перестань, я сейчас умру. Но потом привыкла. Нам так было хорошо вдвоем... Витя не выдерживал долгого сидения над работой в своем крохотном кабинете. Он выходил, и чем бы я ни занималась, уносил меня на руках к себе.
– Я прочту тебе свою курсовую, послушай, и, если будут замечания – скажешь.

Однажды он, умоляюще глядя на меня, попросил: Нинуш, напиши мне работу по философии. Тема была какая-то типа – роль личности в истории. Я очень старалась держаться Витиного стиля. И ничего. Пришел ответ: зачтено. Есть оригинальные мысли, но они не развернуты достаточно.
Мы хохотали; может, развернуть?

В домашнем хозяйстве Витя не был ведущим. Но так получалось, и это стало привычным, т.е. естественным, что мы все делали вместе. В магазин – непременно вдвоем, на почту – тоже вдвоем. Я готовила, стирала, гладила – Витя читал вслух. Так что работа делалась как бы сама собой. Очень любили читать вслух Даррела – и смеялись до слез. Моэма, Кафку, Набокова, Гумилева... Ни с кем и никогда у меня не было такого совпадения реакции на слово, мысль, поступок. И оттого радость открытия была двойной, боль – двойной. Чувства Вити сливались с моими. И это было удивительно. Мы часто даже думали об одном и том же. Это была какая-то телепатическая связь. Даже во сне мы будто продолжали быть вместе. Скажем, во сне я говорила: Витя, я хотела тебе сказать что-то очень важное, но не помню, что... Витя утром открывал глаза и произносил: мне снился сон, ты стояла на каменной стенке и кричала: я должна тебе что-то важное сказать!

Или мне снится сон: Витя протягивает руку к стакану на столе, в котором, я знаю! – кислота. Я испуганно кричу: Ви! Не пей! Это... Не успеваю выговорить. Ви пьет... И я просыпаюсь от крика, Витиного: – Что ты мне дала! Что ты мне дала?! – С трудом расталкиваю его, чтобы разбудить. Витя смотрит на меня непонимающими еще глазами, весь дрожит. Нинуш, я сейчас чуть было не выпил, по-моему, серную кислоту. Но не проглотил, и бросил стакан. Я попросил попить, и ты протянула мне...

– Ви, мне снилось сейчас тоже, что ты берешь стакан, а я кричу: Не пей!.. и не успеваю.
Господи, хорошо, что это сон. Но зачем такой страшный обоим? И почему?

Или: позже. Витя подбрасывает маленького Женьку: Лови! – Я ловлю и падаю с ним. Витя испуганно кричит: Нинуш, что с тобой? Я просыпаюсь и, улыбаясь, говорю: я так легко сейчас поймала Женьку. Но он вообще-то тяжеловат "для игры".

Витя приехал в Умань в 1965 г. Но только в конце 66-го, может быть, в январе 1967-го я поняла, что наконец-то, наконец-то у нас будет младенчик, наш с Витькой ребенок. И это будет мальчик – я знала это с самого начала. Мне хотелось, чтоб это был мальчик. Накануне мне приснился сон, что в углу у двери нашего маленького коридорчика стоит корзинка с двумя пушистыми маленькими зверушками – то ли тигрятами, то львятами. Но такими крошечными, пушистыми, мягонькими, теплыми, рыженькими...

1967 год до августа прошел в ожидании ребенка. Все твердили: девочка. Я из упрямства: мальчик. Имя малышу уже было дано. Если мальчик – Евгений. Если девочка – Евгения. Так звали Витину маму.

Но до того, как родился Женька, в 1966 году у нас случилось еще одно важное и радостное событие. Лето 1966 года мы провели в Омске, где жил Витин отец. В 1966 году нашлась Витина сестра Лиля, которую он разыскивал много лет. Нашлась его сестра младшая сестра! – это было чудо. Их разлучили, когда ей было 4 года, а ему самому 9 лет. В принципе, это Лиля нашла своих родных. Работая телеграфисткой где-то на Дальнем Востоке, она случайно бросила взгляд на текст передаваемой телеграммы, адресованной В.Некипелову. Она тоже была Некипеловой, и помнила, что нее был брат Виктор. Телеграмма была адресована в Москву. Написав по указанному адресу и получив ответ, по В.Некипелов проживает в Омске, она сделала запрос в Омск и получил адрес Валерия Некипелов. Потом в Омске была встреча с Валерием и отцом. Тут и выяснилось, что Валерий – брат по отцу, а Виктор живет на Украине, в Умани.

Нужно было видеть Витю, когда он узнал, что Лиля в Омске у отца, что она ждет его.
его. Прошло 30 лет!.. Были малышами. Встретиться должны взрослые люди. Радостно и страшно одновременно.

Просьба об отпуске была встречена с сочувствием, с пониманием. На следующий же день мы летели самолетом в Омск.

Нас встречал Валерий, по дороге рассказав, по Лиля не одна – с мужем и двумя девочками – двух и пяти лет, что для – это удар, он очень взволнован. Валера очень просил не расспрашивать ни о чем Лилю при отце.

Двухкомнатная квартира вместила 9 человек, включая двух малышей. Мы с Витей спали на кухне, на раскладушке, наполовину задвинув ее под кухонный стол. Зато мы были одни. И совсем не тесно было нам. Ви подтвердил: – Я спал сном младенца! Оба тогда были молодыми, изящными, и чем теснее прижимались, тем нам было радостнее, уютнее. Никакие просьбы-уговоры, волнения по поводу того, что спать на раскладушке невозможно вдвоем, не действовали. Нам нравилось. Мы спали под этим кухонным столом, забираясь туда, как в спальный мешок.

Лиля удивительно похожа на отца – просто одно лицо! Не вырвалось у Александра Павловича ни единого слова, на лице никакого раскаяния или чувства вины. Тут бы все-все рассказать отцу о годах, проведенных в Китае, в Монголии, как случилось, что он оставил мать, и как потом, уже в Союзе, в 1939 году сдал ее органам госбезопасности, а девочку отправил в детский дом, где записали ее под другим именем – потому брат не мог ее найти. Отец все знал. И молчал...

Все радовались встрече. И все были напряженными, боясь сказать, спросить что-то, что рвалось наружу, боясь испортить праздник, боясь будто, найдя одно, потерять другое. А ведь страх никогда по-настоящему не роднит. Потом это подтвердилось...

Из Омска мы вернулись в нашу Умань, и здесь напряжение спало. Можно было обо всем говорить. Витя вспоминал свое детство. Но так мало осталось в памяти от этого детства, как, в общем, у всех, – самые яркие эпизоды. Большая часть их почему-то всегда или испуг, или обида, или что-то, что открылось и осталось загадкой, или жгучий стыд за что-то совершенное тобой. Может быть, это не у всех так. Но у Вити было так. У меня тоже. В нашем детстве было, в общем-то, мало радости – больше обид. Самые сильные остались, остальное стерлось. И потому, слушая его, я слушала как будто и себя тоже. Мы оба росли в семьях, внешне благополучных, но какими-то пасынками.

Он помнил чуть-чуть маму, помнил, что она много курила. Что волосы у нее были короткие, темные. Большие глаза... Черты лица забылись. Помнил, что он рос у бабушки в Харбине. Мама приезжала и уезжала. Наверное, на работу, туда, где работала с мужем – отцом Виктора, в какой-то эпидемиологической лаборатории. Потом приехала надолго. Видимо, тут родилась Лиля. Мама была больше с малышкой. А мальчик рос рядом, но как бы в стороне. Он рано начал читать, а в восемь лет написал какой-то "роман". Все многочисленные родственники считали его вундеркиндом, необыкновенно одаренным ребенком.

Но странно – не осталось в памяти никаких слов мамы. Больше осталась бабушка. Она была цыганкой, настоящей, которую дедушка "выкрал" из табора. Бабушка часто ходила в церковь, беря с собой внука. И еще бабушка гадала по картам, и еще в доме висели многочисленные пучки трав – бабушка занимались знахарством... Такие смутные воспоминания. И еще очень яркое: мама с ним и с Лилей в 1937 году едут в поезде – в Россию. На таможне – осмотр вещей. И здесь первое потрясение – таможенники конфискуют коллекцию монет, которую он старательно собирал и складывал в специальную блокнот-шкатулку. – Это же детская вещь! – Не положено. Запомнилось название станции, где лишился своей драгоценной шкатулки: станция Отпор. И тут же ассоциативно вспоминает Витя русскую газету в Харбине, с картинкой: Сталин – и подходящие к нему строем люди, которых он хватает одного за другим и бросает в жерло мясорубки...

Осталась в памяти Чита, где взяли и куда-то увезли маму. А его и четырехлетнюю Лилю сдали в детский дом, где они провели несколько месяцев, после чего приехала мама (возможно, все это время она болела тифом?), и они все оказались в Улан-Удэ. По воспоминаниям Вити, здесь жил его отец Александр Павлович с другой женщиной. Здесь состоялся суд, по решению которого Витю отдали отцу, а Лилю оставили матери. Осталась в памяти нелюбовь мачехи: – Твоя мать – антисоветская ведьма, и ты – ведьмец! Осталось в памяти, что он спал на полу в коридоре на одеяле, оставленном мамой, им же и укрывался. Мама приезжала в Ногинск на несколько дней, и потом вдруг исчезла. На вопрос отцу, где мама, услышал: она не сказала тебе, что была в больнице, ее увезли туда снова.

Потом 1941 год. Война. В самом начале войны семья, очевидно, была выслана в Тюменскую область (возможно, это была эвакуация), в г.Ишим. Т.е. сначала туда выехал отец (у Виктора осталось ощущение, что отца туда сослали как неблагонадежного), а потом туда приехала Надежда Степановна с ребятами. В 1943 году школу, где он учился в 6-м классе, перестроили в ремесленное училище. Работа оказалась не всем под силу. Виктора отчислили. Родители настояли, чтоб он пошел в эвакуированную в Ишим "Пятую московскую военно-артиллерийскую спецшколу". Об этой школе для ребят 13 – 18 лет Виктор вспоминал всегда с содроганием. Над мальчишками попросту садистски издевались офицеры-учителя, оставшиеся в тылу. Он закончил в этой школе 7-й и 8-й классы, когда в 1945 году ее вернули в Москву. Военная карьера Виктора не интересовала, и он-таки добился, чтобы его после 8-го класса отчислили из школы.

В 1946 году он приехал к отцу, семья уже жила в Омске. Живя на чердаке у каких-то знакомых, Виктор закончил 10-й класс. Против воли отца уехал в Москву, где поступил в Институт геодезии и картографии. Как Витя шутил: очень мне название понравилось – "геодезии и картографии"! Жил в общежитии. Самым больным вопросом был вопрос еды. Об этой голодной юности Ви не мог забыть.

С ребятами удавалось где-то что-то как-то подработать. И однажды четверо или пятеро студентов пошли на преступление: они "раздели" институтского "коня" из спортзала. Витя стоял на страже. Конь был сделан из хорошей добротной кожи. Кожу выгодно продали и беспечно пировали. Естественно, на второй же день в институте подняли тревогу: кто ободрал коня? Решили провести обыск по всем комнатам. И под Витиной койкой нашли боковушку от этого коня – все, что осталось. Конечно, владельца кровати сразу же в деканат, вызвали милицию. Но то ли милиция задержалась, то ли декан куда-то спешил.

– Вот что, Некипелов, я должен уйти, а тебя закрыть здесь до прихода милиции.
– А, может быть, я бы тоже поел что-нибудь в столовой?
– Так ведь сбежишь?
– Да куда ж я могу сбежать?
– Ладно, знаю вас. Давай свои документы.
– Нет у меня с собой документов. Только билет комсомольский.
– Комсомольский? Годится! Только быстро.

Короче, успел сказать ребятам, что у него нашли кусок кожи и что вызвали милицию, которая будет ждать его в деканате.
– Ты что, дурак? Беги!
– То есть как беги?
– А так, хватай пожитки, и чем дальше уедешь, тем лучше...

Вспоминая ту давнишнюю историю, Витя удивлялся:
– Представляешь, ведь если б я остался, не видать мне тогда свободы. Все было бы не так! Вот, тебя не встретил бы! Но представляешь, декан был уверен, что за комсомольским билетом я обязательно вернусь! Как ко всему этому серьезно относились! И ведь до сих пор!..

А я к началу войны – совсем младенец, и 4-х лет нет. Брату 9 лет. Мы живем в Москве, в Марьиной роще. Мама работает на "Моспромшвее". Когда из Москвы стали эвакуировать крупные предприятия, эвакуировали и швейную фабрику. Маме, как имеющей двух маленьких детей, предложили тоже эвакуироваться. Она согласилась. За время эвакуации пропала наша квартира, т.е., когда мы вернулись в 1943 году, оказалось, что мама потеряла на нее право. Нас взяла к себе мамина сестра, тетя Нина, которая жила на Малой Переславской с четырьмя детьми в одной комнате. Было пять, стало восемь! – тетя Нина, однако, не унывала. Моя окна, на весь двор пела: "На позиции девушка провожала бойца..."

Очень скоро меня забрали в Горький. Мамин брат решил удочерить понравившуюся ему черноглазую тихую девочку. И почти два года я была Ниной Машковой. И у меня был папа, и я должна была привыкать к "настоящей" маме. В Горьком пошла в первый класс в неполные семь лет. И все было бы хорошо, если бы не менялись круто обстоятельства в жизни. Конфликт между моими новыми родителями вернул меня в 1945 году в Москву. Я снова стала Ниной Комаровой, мне не было 8-ми лет, и меня поэтому не взяли в школу, как ни доказывали директору, что я уже кончила первый класс...

Но как интересно складывается иногда судьба! Витя после неудачного московского студенчества учился где-то в Омске, кончил военно-морское училище, где-то под Томском служил фельдшером...

А я с мамой и братом в 1947 году поехала в какой-то Болхов, оттуда в Крым. Это был уже 1949 год. Здесь, в Ялте, я кончила 10-й класс. В Москве не удалось поступить в институт. И я опять пропустила год. И потом поехала в Харьков... А Витя рвался в мед.академию в Москве, но получал отказы, и, наконец, оказался в Харькове – в том же самом институте! Что это? Случайность? Чья-то воля? Это невозможно объяснить. А если бы не встретила Витю в Харькове? И почему встретила именно его? Почему я так решительно, упрямо уехала из этого "мышиного" колхоза? Почему? Есть вопросы – нет ответа. Так мы шутили и тесно прижимались друг к другу.

Продолжение следует.