Хотя сосны росли к нашему дому ближе, чем ели, я обратил на них внимание лишь в десять лет, когда весенний снег набух и рядом с протоптанными зимой тропинками побежали ручейки сначала к придорожной канаве, а по ней уже в речку. И не было в ту пору лучшего материала для вырезания маленьких лодочек, чем легкая и мягкая сосновая кора. Четыре больших сосны росли в пяти шагах от дома, и толщина коры на них доходила до четырех сантиметров.
Дети моего поколения имели существенное преимущество перед современными урбанизированными. Сегодняшние дети играют в готовые кораблики, которые за них придумали и сделали взрослые. Мы же строили корабли по своей фантазии и своими руками. Купленные корабли – мертвые, сделанные же своими руками – живые. И потому наши судостроительные верфи запомнились нам на всю жизнь. Любопытно, что в детстве эти четыре сосны казались мне бесконечно высокими, упирающимися кронами в самые облака (я и сейчас вижу себя лежащим на крыше дома лицом вверх и балдеющим от красоты сосновых веток на фоне голубой бездны). Но сорок лет спустя две уцелевшие сосны оказались просто низкорослыми.
Бурное экономическое развитие во второй половине прошлого столетия при одновременной нравственной деградации общества покатилось асфальтовым катком по живой природе. Когда-то на том месте Ярославской автострады, где сейчас находится крупный пушкинский автосервис, сосновый лес был чудной красоты, с одурманивающим еловым подлеском. Ни единой бумажки, не говоря уж о банках-склянках и полиэтиленовых пакетах. По весне зайти в лес было невозможно из-за переполненных талой водой широких осушительных канав (и тем сильнее было желание во что бы то ни стало их преодолеть!). Но зато летом повсюду рдела земляника, к толстым соснам прижимались усыпанные ягодами кусты черники, а по осени на всех моховых кочках хвасталась своей красой брусника. В общем, почти как при Иване Калите…
У отчима долгое время хранилась коллективная фотография 1938 года (видимо, сотрудников – в то время он работал начальником охраны фабрики Гознак), снятой в знаменитом сосновом Серебряном бору под Москвой. С фотографии веяло необыкновенной чистотой природы. Образ именно этого леса возникал перед моими глазами, когда в песне, разучаемой нами на уроках пения в третьем классе, «Эх, дороги» появлялись слова: «Край сосновый, солнце встает…»
Большинство взрослых людей привыкает не удивляться чудесам. Но я всю жизнь пытаюсь сопротивляться такому привыканию. И стараюсь помнить, помнить… Вот сосновые иголки. Не листья, как у большинства деревьев, или короткие иголочки, как у елки, а длинные иглища, как швейные! Разве не удивительно?! До сих пор помню, как я был очарован, когда в шестом классе я увидел в «Огоньке» рисунки гор с изображением на переднем плане ветвей японской сосны.
Году в 1960-м в Пушкинском доме культуры была небольшая фотовыставка об истории Пушкино. Одна фотография начала века врезалась в мою память особенно. Это был вид на правый берег Серебрянского водохранилища со стороны нынешнего микрорайона Серебрянка (с границы с микрорайоном Дзержинец). Трудно поверить, что когда-то весь берег был покрыт плотным сосновым лесом. К 1952 году от него осталось не более двадцатой части. Но и этот остаток, вместе с прогудроненными высоченными столбами высоковольтной линии в форме буквы «Л» (пока его не похоронили новостройки конца 50-х) оставил в моей душе ностальгический след. А всего-то: столбы, провода, сосны…
Одна сосна оставила в моей душе особенно грустный след. Это из тех, что росли рядом со снесенным деревянным домом, в котором я прожил с 1944 по 1970 годы. В 50-е годы к этой сосне и к ее «подружке» моя мама своими руками привязывала бельевую веревку, на которой сушила белье. При эмиграции мне не удалось взять с собой ни одной маминой вещи. И потому при первом посещении родных мест в марте девяносто какого-то года я попытался найти под уцелевшей, но уже умирающей сосной хоть одну шишку с семенами – с тем, чтобы дать жизнь хотя бы детям той сосны, которую мама трогала руками. Но ни одной шишки под сосной найти не удалось… (Позже свое желание я частично удовлетворил: я привез во Францию несколько кустиков луговой клубники, взятых с того места в небольшом овраге за речкой Малынкой в Тульской области, где наверняка собирала эти душистые ягоды моя пятилетняя мама…)
В 1978 году три диссидентских семьи – наша, Виктора Кузнецова (выступившего в 1965 году на физфаке МГУ с разгромной речью против возрождения культа Сталина, за что был отправлен в психушку) и Виктора Сокирко (одного из редакторов журналов «Поиски» и «В защиту экономических свобод», которому в частности на суде инкриминировалась перепечатка двух страниц из книги главы государства «Малая земля») отправились на надувных лодках по верховьям Западной Двины. Запад Тверской губернии – это край безбрежных сосновых боров на песчано-каменистой почве. Рыба, грибы, ягоды… Дети были в восторге. Но для меня изюминкой похода было одно совершенно глухое место в четверти расстояния от Андреаполя до станции Западная Двина. Метрах в пятидесяти от правого берега я набрел на малозаметный холм, заросший двадцатилетними соснами. А когда я подпрыгнул, то подо мною раздался гул – как будто внизу было большое пустое пространство. Возможно, оно осталось со времени войны и сегодня я единственный, кто знает о нем.
Году в 1976-м, до того, как чернобыльский пепел накрыл Брянскую область, мне с семьей довелось побывать в огромном лесном массиве на юге области, в районе реки Навли. Название притока было созвучно со словами русский, Россия. Места мне понравились, но более всего меня восхитило то, что мы нашли здесь большое клюквенное болото. И это на границе-то с Украиной! Выбирая место для стоянки, мы вышли на сборщиков сосновой смолы. Я давно интересовался этой работой, а потому спросил о заработке. 300-400 рублей в месяц. Это тройная зарплата инженера. Ах, как мне хотелось поработать на этой работе с использованием моей организации труда. (Кстати, во Франции я тоже видел признаки подсочки сосны, на здесь по сравнению с российским это делают просто варварским способом.)
 Мой рассказ о соснах подходит к концу. Теперь я живу на юго-западе Франции, в самом сосновом краю юго-западной Европы: двести километров по вертикали (от Бордо до Биаррица) да столько же по горизонтали (от океана до Центрального массива). Но здешняя сосна мне чужая дважды. Во-первых, это не европейская сосна, не Сильвестра, а во-вторых, она жирная, быстрорастущая (по два метра прироста в год). Мои же любимые сосны – болотные, чахлые, суровой природой и человеком затюканные. Именно такие росли на отвалах ирригационных канав по болотам вокруг Новодеревенских озер. В начале апреля, когда снег уже сходил, а почва была еще набухшая от талой воды, мы с другом, прогуливая в старших классах уроки, с трудом пробирались к этим соснам по сухим макушкам болотных кочек. И на маленьком клочке суши, покрытом толстым слоем жухлой прошлогодней осоки, мы оказывались на своем необитаемом острове. Разведя небольшой костерок, мы упивались южным ветром и украденной у общества свободой. Ах, какие это были сказочные времена…
___________________
На фото: Пронзенное сердце сосны.
| 
