7. Лыжный бросок. Мне 20 лет.
На втором курсе учебы в Московском лесотехническом институте (на «королёвском» факультете электроники – ФЭСТе), уходя на зимние каникулы, я пообещал сокурснице Оле заглянуть на огонек. А жила она в Ногинске, по карте километрах в пятидесяти от Пушкино. Оригинальность моей идеи заключалась в том, что я собрался прийти в Ногинск на лыжах. И вот в морозное январское утро 1962 года часиков в девять я вышел из дому. В рюкзак, помимо термоса и еды, я уложил лишь байковое одеяло. Ни компаса, ни карты со мною не было.
Первые десять километров я пробежал по проторенной лыжне вдоль Красноармейского шоссе, а от деревни Жуковка взял направление на восток. Довольно долго лыжня шла по просеке, закрытой наверху согнутыми под тяжестью снега березками и орешником. Пробежав по белому туннелю еще с десяток километров, я оказался в пойме Вори, по которой начал спускаться на юг, в сторону Монино, чтобы не доходя до города свернуть на восток, к Ногинску.
…Хотя я бежал все шесть часов с постоянной скоростью около 10 км/час, я все еще находился в пойме Вори. Начинало смеркаться, и я стал подозревать, что оставшиеся километров тридцать засветло не преодолею. От этой мысли усталость удесятерилась. Я на минуту остановился. Усилившийся к вечеру мороз набросился на уставшее тело. Я осознал, что это опасно и, поборов усталость, двинулся дальше, но через сотню шагов ноги сами остановились. Захотелось присесть. Ну хоть на десять минут! И тут до меня дошла суть ситуации: сон или потеря сознания в данных условиях означает неминуемую гибель. А она, Косая, стоит рядом и такая ласковая: «Это совсем не страшно и не больно – стоит только заснуть». И, превозмогая желание присесть, неимоверным усилием воли я заставил ноги двигаться.
Вскоре просека опять вывела меня к широкой пойме Вори. Стало темнеть, а вокруг ни огонька. Интуитивно я взял курс на юг, к городу Лосино-Петровский, до которого оставалось километров пять. А от него еще столько же до станции Монино. И тут начался самый трудный момент моей жизни…
Это сейчас в теплом, комфортном доме те последние десять километров воспринимаются просто как абстрактный факт, вроде таблицы умножения. А тогда они привели к настоящей духовной борьбе. Я встал, сделал десять шагов и упал, но с трудом снова встал и сделал еще десять шагов. Так в полном изнеможении мне удалось продвинуться на километр. Наконец воля иссякла. Я покачивался, опираясь на палки. Уже давно наступила ночь…
Как ни странно, но в тот момент я ни о ком и ни о чем не думал (а зря!). И лишь моя воля представлялась мне брошенной на землю тряпкой. И тут откуда-то появилась другая воля и стала презрительно укорять первую: «И ты смеешь называть себя волей? Ха-ха!..»
Не сказал бы, что эффект оказался заметным, но тем не менее моя подневольная воля тупо приказала ногам идти и идти. И, ни о чем не думая, я, как ломовая лошадь, пошел, пошел…
И дошел! Я сел в окоченевший вагон и укутался в одеяло. Поезд отправился лишь через полчаса, и до пересадки в Мытищах я продолжал замерзать. И только когда пересел в теплый заполненный народом загорский поезд, я немного пришел в себя…
Я остался жив, и пусть на тройку с минусом, но моя сверхволя экзамен выдержала.
(Любопытно, что ведь физически я был самым слабым среди ребят.)
8. Нож гильотины. Мне 30 лет.
Рядом с нашим деревянным домом в Пушкино в 1971 году стали возводить новый дом, куда мы – я, жена и двое детей – впоследствии должны были переселиться. Мы с нетерпением ждали этого момента, поскольку вместо 16-метровой комнаты нас ожидала 36-метровая трехкомнатная квартира. И я частенько заглядывал на стройку.
Пошел посмотреть я на дом и в этот солнечный мартовский день 1972 года. На расстоянии пяти шагов от дома я прошел мимо первого подъезда, потом второго, и тут наверху кто-то крикнул. Но посмотреть я не успел: в 30 сантиметрах прямо передо мной в землю вертикально врезалось большое листовое стекло. Я хладнокровно посмотрел вверх: на подоконнике седьмого этажа стоял стекольщик…
9. Топор мастера. Мне 38 лет.
К 1979 году я уже несколько лет проработал лесорубом по уходу за молодыми лесонасаждениями. Но, несмотря на отличное владение теоретической механикой, непредвиденные порезы случались. Однажды при рубке 20-сантиметрового ствола березы топор пошел не вглубь ствола, а с разворотом и, вырубив полукруглую щепу, он развернулся и пошел острием от дерева. Удар был настолько сильным, что, несмотря на широко расставленные ноги и своевременное усилие по удержанию инструмента, топор дошел до кости голени. Стянув трехсантиметровый разрез лейкопластырем, я смог дойти до бетонки, сесть в свой «Запорожец» и приехать домой. А потом, вместо того, чтобы пойти в поликлинику и наложить швы, я решил обойтись лейкопластырем – и зря: след так и остался на всю жизнь.
Но в другой раз опасность оказалась намного серьезнее. Я работал близ Ивантеевки, и в лесу было много сорной желтой акации, подлежащей вырубке. И вот когда я сильным ударом попытался срубить толстую засохшую сосну, топор налетел топорищем на упругий ствол акации и, отпружинив, полетел не к ногам, а в сторону… головы.
Несколько слов о моем любимом топоре производства Первого государственного подшипникового завода. На Западе я таких не видел (и потому единственная вещь, не считая книги и растения, которую я заказал в России и которую мне с большими трудностями привезли-таки в Париж, был топор 1-го ГПЗ). Его сталь по упругости близка к дамасской, а по твердости – к твердым сплавам. Топорище, конечно, в счет не идет, и я всегда вытачивал новое – более длинное, с правильным расположением древесных волокон и нужной кривизны. Самым же существенным элементом моего топора была форма его заточки (этому искусству я научился сначала на заводе «Красный пролетарий», работая токарем, а позже подкрепил этот опыт серьезным изучением сопромата в институте). Этим легким топориком я за два-три удара срубал 10-сантиметровые стволы и за день нарубал (и затем складывал) до сотни кубометров березового хвороста (еще живы свидетели моей работы). Скандинавским бы лесорубам такие топоры! (Впрочем, они им ни к чему – лесные работы у них почти полностью автоматизированы и это надо видеть: чтобы спилить большое дерево, очистить его от сучьев и распилить на куски по 2-4 метра им требуется всего 3-5 минут!)
…И вот летит такой топор в направлении моей головы. А ведь после удара мышцы рук уже не ожидают какого-либо напряжения – лишь бы топор не пошел в сторону. И потому на обратное движение топора мне нужно было среагировать не в десятые, а в сотые доли секунды. И… я почти успел – лезвие топора рассекло лишь хрящик, что у входа в левое ухо.
10. Фатальный перекресток. Мне 39 лет.
И вот Франция. Год 1990-й. Мы с Соней частенько ездим по мелким лесным дорожкам вокруг Парижа. Однажды подъезжаем к 4-й национальной дороге с намерением пересечь ее. Посмотрел налево: метрах в трехстах – легковой автомобиль. Посмотрел направо: никого. Ну и, чтобы осуществить свой замысел, нажал на газ. И тут Соня: «Осторожно! Машина!» Я среагировал моментально и… вовремя, не проехав и полуметра. И перед нами с молниеносной быстротой, чуть не коснувшись нашей машины, пронесся тот самый автомобиль, что несколько мгновений назад был за триста метров от нас. При боковом ударе даже в сто километров шансов на выживание не остается, а наш «убийца» летел под 180! С тех пор, подъезжая к перекрестку, я смотрю налево и направо дважды.
11. Ни шагу назад! Мне те же 39 лет.
Примерно в это же время произошел еще один поучительный случай. Вместе с младшим сыном и старшим внуком мы отправились в небольшоге путешествие на Золотой берег, в сторону Ниццы. На полпути, в горах вблизи города Сент-Этьен, нам попалось отличное место для стоянки: с гектар ровнейшего плато, лежащего у основания пригорка с высокими соснами. Правда, с противоположной стороны плато метров на двести обрывалось 45-градусным косогором, покрытым редкими небольшими деревцами.
Поставив палатку и поужинав, сын попросил преподнести ему очередной урок вождения – благо, ничто не мешало отработке движений. В машину сели вчетвером. Когда езда на первых двух передачах поднадоела, перешли к освоению заднего хода. И вот при езде от пригорка до обрыва я почувствовал, что пора бы остановиться и вернуться к пригорку. Но сын азартно продолжал движение задним ходом. И даже на мое громкое «Стоп!» не среагировал. Обернувшись, я увидел, что положение становится угрожающим. От растерянности я смог лишь закричать «Стой!!». От этого крика растерялся уже и сын. А пропасть тем временем решительно приближалась. Оставалось не более половины секунды…
Сознание уже было приготовилось сказать прощальное «Ах!..», как усилием воли я принудил его к хладнокровию. И в таком случае одной десятой секунды оказалось уже достаточным, чтобы резким движением повернуть ключ зажигания против часовой стрелки. Машина замерла, как вкопанная. Я вытер со лба пот. Было обидно, что я позволил себе растеряться…
12. Опасная несомненность. Мне 60 лет.
Поставив в 2001 году наш дом под Парижем на продажу, мы начали его косметический ремонт. Самым трудным оказалось покрасить верхнюю часть торца на высоте около десяти метров. На семиметровой высоте (перед небольшой дверцей на чердак и над входом на второй этаж) находился метровой ширины козырек. На него можно было попасть, приставив лестницу сбоку с правой стороны в узком проходе на балкон второго этажа. С левой стороны под козырьком находилась каменная лестница на второй этаж. А за линией наружного края козырька и узкой части балкона был бетонный тротуар. Чтобы достать кистью до верхней части торца дома, нужно было встать на табурет, установленный на козырьке. А чтобы случайно не упасть за пределы козырька, нужно было привязать себя прочной веревкой к чему-нибудь на чердаке.
Дело стало за веревкой. И подходящая веревка у меня нашлась. В новом состоянии она выдерживает нагрузку в 800 кг. Однако веревку я нашел в лесу, а потому расчет на прочность занизил вчетверо, т.е. 200 кг она «по идее» должна была выдержать.
И вот, хорошо привязавшись к чугунной трубе на чердаке, я спокойно покрасил верх торца дома. Но когда я спустился с табурета и вошел на чердак, чтобы отвязаться, веревка… порвалась под собственным весом: оказалось, что посередине она была перерезана и соединялась лишь центральной капроновой жилой, почти разрушившейся по действием ультрафиолетовых лучей. Так, казалось бы абсолютно верный «теоретический» расчет совершенно случайно чуть не стал причиной моей гибели. А ведь что стоило на всякий случай просто проверить веревку на прочность?!.
Мне 65 лет. За последние пять лет никаких опасностей, слава Богу, не возникало. Надеюсь, что их продолжения не будет.
(Окончание)
| 
