Филин был фирменным знаком телеказино "Что? Где? Когда?" Филины в центре Москвы не летают. И уж точно не летают днем.
А тут прилетела птица и кричит, словно оплакивает того, кто родил ее как идею.

- Мы ничего не знаем о духовном мире, о загадочном мире идей, - прокомментировал появление ночной птицы в центре
мегаполиса известный "знаток" Андрей Козлов. Его комментарий к кричащему филину показала "вторая кнопка" российского телевидения.

А мне тогда вспомнился случай, свидетелем которого я был сам. Он похож на духовную коллизию с филином.

… В начале 80-х годов я увлекался археологией. После одной из экспедиций мы с товарищем задержались в деревне моей

бабушки. Деревня была на пути возвращения. В тот день хоронили соседа моей бабки. Звали его Игнат. Был он хромой еще с войны, с попорченным правым глазом. Видимо, из-за двух этих специфических увечий он передвигался, как морской лев - глубоко западал на ногу и в момент хромого западания зыркал левым глазом, как будто поддевал хомутной иглой. Эдак зырк снизу, зырк…

И вот этого Игната похоронили. Бабы за поминальным столом выпили не по одной рюмочке, языки развязались, и они по-
простому вспоминали о дядьке Игнате и хорошее, и плохое.

- Мастер он был. И трудяга. Валенки подошьет, телегу отремонтирует…

- Чего там! Сепаратор на ферме ремонтировал! Из райцентра мастеров не дождешься… И монтаж ведь вел. Помните, как

провода от дизеля к ферме тянул?

- Но злой был! Ух, злой. А матерщинник-то каков, а?! И вино пил запоем, как свинья. Запьет как умрет. Бабу Ульяну замучал…

- Ой, не осуждай, Настя. После войны все пили… А что он там видал - один Бог ведает…

Сейчас вот, наверно, перед Богом за все и отвечает.

- Но зато он животных не обижал. Никогда не обижал. Ни собак, ни лошадей. Даже, помню, вместе веники ломали, и он ругал

нас за зря сломанные ветки… Будто у дерева боль слышал. И матерился. Ох, страшно матерился!

Так сидели и поминали дядьку Игната наши деревенские бабы. И я поминал, глядя в окно на сырые дрова под его окном,
которые теперь ему уже не нужны, на реку, на лысеющий сентябрьский лес и блестящий от дождя, скользкий кладбищенский берег.

На сложенные в поленницу дрова прилетел голубь. От окошка совсем близко, два-три шага. Голубь пошел так хромая и так
глубоко припадая на одну ногу, что его походка была совсем не птичья. Ну, как у морского льва! Я хмыкнул:

- Смотрите! Даже голубь прилетел помянуть Игната. И хромает совсем, как он.

Бабы заохали. А дочь Игната, взглянув на голубя, побледнела и облизнула пересохшие губы. Голубь шел на нас и на каждом

хромом шаге зыркал снизу. Зыркал, будто пронизывал хомутной иглой. Это было уже больше, чем просто совпадение.

Голубь по наброшенным на поленницу жердям подошел совсем близко к окну. Мы увидели, что у него нет правого глаза. Он
встал и смотрел на нас, прилипших к окнам.

Тут кто-то ляпнул:

- А ведь голуби в дождь не летают!

Кому-то из женщин стало плохо. Лена, дочь Игната, заплакала.

Помню, все перестали разговаривать. Голубь глядел на нас долго. И мы на него. Потом сидели как-то молча, глядя в пустоту.

Будто пытаясь высмотреть что-то невидимое, непонятное уму. Посидели и тихо разошлись.