Вы вошли как Гость | Группа "Гости"Приветствую Вас Гость | RSS | ГлавнаяМой профиль | Регистрация | Выход | Вход

Главная » Статьи » Мечте нет преград » Статьи о Мечте

Чёртовы зубы Льва Толстого. Игорь Судак

Биографии личностей бывают разные. Энциклопедически сухие, сжатые в один абзац, с огромным количеством дат, где цифр больше, чем слов, и развернутые - подробные, в которых есть место подробным описаниям различных периодов жизни. Есть биографии строго фактические и есть художественные. Есть даже вымышленные.
Особо стоят автобиографии, там все может быть: от самоуничтожающих откровений и описаний неприглядных сторон своей жизни до неприкрытого самовосхваления, да такого, что Создатель за нимб хватается, проверяя, а он ли Бог. Последним часто грешат мемуары, но их-то как раз редко оставляют великие личности. О Льве Толстом написано много. Мы дадим не совсем обычную его биографию, а внутреннюю - биографию обреченного человека, ищущего «в жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей смертью». Основой послужит его собственная подкупающая «Исповедь» и наше сегодняшнее восприятие, когда все конкретные даты перестают иметь какое-либо значение, кроме одной: это был девятнадцатый век.

БОГА НЕТ?
Лев Николаевич Толстой родился, был крещен и воспитан в православной христианской религии. В то время так воспитывали всех, но кроме религиозного воспитания и обучения, дети получали еще и научное образование, которое так или иначе подтачивало догмат веры. О том, что «Бога нет», Лев Толстой узнал в одиннадцать лет от одного гимназиста, пришедшего к ним домой в гости. Вместе со старшими братьями он принялся живо обсуждать эту новость. Она показалась им очень любопытной и забавной, но ни у кого не вызвала серьезного несогласия или возмущения. Материалистический взгляд на мир в то время становился среди людей образованных очень популярным и даже само собой разумеющимся. Многие его ровесники, взрослея, крестились и молились все больше по инерции и привычке, чем по душевному расположению, а со временем и вовсе по много лет даже не вспоминали о Боге. К восемнадцати годам Лев Толстой перестал ходить в церковь и верить во все то, чему его учили. И если во что и верил, то только в самосовершенствование - физическое и умственное. Ему хотелось быть известнее других, талантливее, богаче, важнее. Честолюбие и любострастие в обществе приветствовалось, а душевность и нравственные искания, стремление к добру вызывали насмешки и даже презрение. О последующих десяти годах - годах молодости - с ужасом и сердечной болью Толстой написал в своей «Исповеди»: «Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершал, и за все это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком».

В двадцать шесть лет Лев Толстой приехал в Петербург. Он сошелся с писателями и был принят в их среду. Шесть лет богемной жизни Толстой охарактеризовал как существование в сумасшедшем доме. Все, написанное от сердца и направленное на поиск истины, принималось как бред и не получало ни поддержки, ни одобрения, а вот теории, оправдывающие распущенность жизни, вызывали похвалу и гонорары. Чтобы достичь славы и денег, требовалось скрывать все хорошее, что было в душе, и наоборот - писать о пороках считалось благом. Творческие люди сами считали себя значительно выше остальных. Люди, ничего не знающие о жизни, но умеющие писать, учили этой жизни других и при этом неплохо зарабатывали, особенно если становились известными и популярными. Вера в самосовершенствование трансформировалась в веру в «прогресс». Это слово все чаще повторялось в разговорах, но толком объяснить, почему прогресс - это хорошо, никто не мог. В Толстом постепенно и неосознанно зрел бунт против такого образа жизни и мыслей. У него нарастали сомнения и случались минуты недоумения, хотя по инерции он и продолжал еще участвовать в этой сверкающей суете. Происходили события, словно «выдергивающие» его на время из опьянения. Так, в Париже он был свидетелем смертной казни гильотиной. И хотя до этого он, участник войны, видел немало смертей, но теперь зрелище того, «как голова отделилась от тела, и то и другое врозь застучало в ящике», всерьез вывело его из душевного равновесия. Он вдруг понял - и не умом, а всем существом, - что никакие теории не могут оправдать дикости этого убийства. И даже если бы весь мир сказал, что это хорошо, это нужно, и привел бы веские доказательства необходимости, то и в этом случае, совсем по другим каким-то законам, может, по причине сжавшегося от сострадания всего только начинал задавать себе. Ответов не было, одного человеческого сердца, этой казни не должно было быть. Другим событием, снова остановившим на время карусель беспечной жизни, стала смерть брата. Его брат, родной и любимый, неожиданно заболел туберкулезом, около года промучился и умер молодым. Здесь не было казни, не было убийства или даже несчастного случая. Но сердце так же сжалось от боли и несправедливости. И еще от ощущения какой-то бессмысленности: вот пролетела жизнь еще одного человека. Зачем он жил? Зачем он умер?


ЗАЧЕМ?

Этот вопрос все чаще Лев Толстой начинал задавать себе. Ответов не было. Женитьба и дальнейшая семейная жизнь опять вытеснили этот вопрос на периферию: новые проблемы и радости заполнили его существование. Толстой продолжал писать, теперь уже больше для улучшения материального состояния своей семьи, ради денежного вознаграждения. И это получилось. И богатство увеличивалось. Он был уже модным, востребованным и баснословно оплачиваемым литератором. Он умел писать быстро и легко, тиражи его книг росли. А раз за это платили и рукоплескали, значит, все делается верно. Так думалось графу-литератору, пока из подсознания опять не стал пробиваться все тот же ненавистный вопрос: зачем? Это проходило, потом снова возвращалось. Это напоминало начинающуюся психическую болезнь, или, наоборот, выход из нее, появление проблесков разума в мире безумия. Вопрос «зачем?» был настолько неудобный и неуютный, что Толстой всячески его откладывал и избегал, возвращаясь в привычную житейскую раковину, но это становилось с каждым разом все труднее. В конце концов из детского и глупого этот вопрос стал очень серьезным и зрелым. Ведь это нормально: прежде чем что-либо делать, нужно знать - зачем? «Зачем заниматься новым имением, воспитанием сына, писанием книги? - размышлял Лев Николаевич. - Пока я не знаю - зачем, я не могу ничего делать. Ну хорошо, у меня будет шесть тысяч десятин в самарской губернии, триста голов лошадей, а потом?» И Толстой терялся, не находя ответа на этот вопрос. Он начинал обдумывать, как он займется воспитанием детей, и тоже спотыкался об этот вопрос: а зачем? Он говорил себе, думая о писательской славе: «Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, ну и что ж!..» Жизнь остановилась. Откуда-то повеяло холодом безысходности. И это произошло тогда, когда ему еще не было пятидесяти, (когда был успех, семья, огромное растущее имение, уважение. вместо счастья ужас, что вся его жизнь - ни что иное, как проведенный над ним чей-то неуместный эксперимент или розыгрыш. Ведь не сегодня-завтра обрушатся болезни и смерть на любимых людей, причем обязательно, неизбежно, без исключений. И ничего ни от кого не останется. А дела и книги, если и проживут дольше, то тоже скоро забудутся и исчезнут. Раньше - позднее. Все превратится в ничто. Тогда зачем было хлопотать??? Толстой был потрясен, как он мог прежде не замечать этой печальной правды. Он как будто протрезвел после нескольких десятилетий пьяного угара. Прошло одурманивание жизнью, пришло похмелье. И забыться вновь было нечем. Есть такая поговорка: «Пройти огонь, воду, медные трубы...». Ее часто говорят, но редко вспоминают продолжение: «...и чертовы зубы». А «чертовы зубы» - это депрессия, охватывающая человека, когда он задумывается о смысле жизни и неотвратимости смерти. И коварство заключается в том, что угодить в эти «чертовы зубы» можно в любой момент.

«ЧЕРТОВЫ ЗУБЫ»

Лев Толстой теперь особенно остро ощутил положение путника из одной восточной притчи, которая удивительным образом соединилась с русской поговоркой. Путник, спасаясь в степи от разъяренного зверя, прячется в безводном колодце и висит, ухватившись за ветви растущего в расщелине кустарника. Он не может спрыгнуть вниз, потому что на дне оказался дракон с разинутой пастью, и не может выбраться наверх - там зверь. Он может только висеть на этом кусте, срывать ягоды, пить с листьев нектар. Но тоже недолго, так как вдруг замечает, что ствол куста у основания подтачивают по очереди две мыши - белая и черная. И путник вдруг понимает, что он обречен. Дракон (вот эти зубы!) - это верная смерть, а мыши - день и ночь, приближающие к ней. И как бы он ни цеплялся, что бы ни делал, он все равно окажется в пасти дракона. Толстой понял, что это и есть единственная неоспоримая истина - то, что ты скоро исчезнешь навсегда. А все остальное - ягоды, нектар - это работа, семья, творчество, погоня за наслаждениями, короче, все, что может только на время скрасить безнадежное положение, позволив человеку забыться и не думать о том, что его ждет. Но если ты уже увидел дракона, то никакие иллюзии тебя не заставят о нем забыть. И искусство - такой же самообман, такая же «заманка к жизни». Толстой был на грани самоубийства, ужас неизбежного заставлял желать, чтобы это неизбежное поскорее произошло и перестало мучить.
 
От последнего шага удерживало только ощущение, что, может, он еще чего-то не понял. Все религии и веры он отверг сразу - по причине отсутствия какого-либо вразумительного доказательства. Ведь люди его круга были людьми образованными и редко были истово верующими людьми. Лев Николаевич обратился к науке, но наука не давала ничего вразумительного. Какие-то отрасли знаний, законы, опыты, построенные паровозы, воздушные шары, наконец, электричество - все это не имело никакого отношения к главному – смыслу жизни. Ничего не принесло и обращение к великим прошлого. Так, как они решали для себя эти вопросы, Толстого абсолютно не устраивало. Не получив нужного ответа от мыслителей, Толстой обратил свои поиски к окружающей жизни - реальной, среди живущих людей, наблюдая своих современников, разговаривая с ними, задавая им мучившие его вопросы. Он систематизировал их мировоззрения и получил четыре основных выхода из существующего ужасного положения.

ЧЕТЫРЕ ВЫХОДА

Выход первый и самый нелепый - это просто не знать и не сознавать того, что жизнь бессмысленна. «Люди этого разряда, - отмечал Толстой, - большею частью женщины, или очень молодые люди, или очень тупые. Они не видят ни дракона, ожидающего их, ни мышей, подтачивающих куст, за который они держатся». Они просто лижут нектар, пока не свалятся вниз. Учиться у них было нечему, ведь нельзя перестать знать того, что уже знаешь. Второй выход, выделенный Толстым, это выход, которого придерживается большинство образованных людей. Он заключается в том, что хорошо уже зная, что тебя ждет, делать все, чтобы не думать об этом, а сосредоточиться на самом лучшем нектаре, то есть обратить все и свои силы на жизненные удовольствия развлечения, наслаждаться любовью, получать радость от вкусной еды, участвовать во всевозможных увеселительных мероприятиях. Такое отношение к жизни называется эпикурейство. Его сторонники считают это мудростью, подводят под это разнообразные философские учения, забывая, что неизбежно придет завтра и разрушит все их умопостроения и удовольствия. Толстой назвал это тупостью воображения, которую он лично не мог умышленно вызвать в себе, потому что не мог, как человек живой и мыслящий, оторвать глаз от мышей и дракона, раз уж он их однажды увидел, и делать вид, что их как бы нет. Пока мы живем - смерти нет, когда смерть приходит - нет уже нас. Толстой не мог жить, как эти люди, он понимал, что это всего-навсего уход от проблемы, искусственное одурманивание нектаром. Третий выход - особый. На него решаются только сильные и последовательные личности: раз жизнь не имеет никакого смысла, то зачем обманывать себя - надо просто поскорее уйти: разжать пальцы и рухнуть в небытие. Зачем мучиться? Толстой обратил внимание, что так поступают довольно часто, причем в расцвете лет и сил. Это достойный выход, но что-то не давало сделать этот шаг самому. И четвертый - выход малодушия и слабости. Это - знать, понимать, чувствовать, что жизнь бесцельна, но все равно продолжать жить. Утром вставать с постели, умываться, завтракать, делать всяческие бессмысленные вещи, совершать какие-то поступки, разговаривать с такими же несчастными, даже книжки писать, но всегда помнить, что все это не имеет никакого значения. Быть эдаким Соломоном, про все говорящим: «и это пройдет», и продолжать влачиться, нехотя, без горения подыгрывая своим самым непосредственным потребностям. В этой четвертой группе Лев Толстой увидел и себя. И тошно ему от этого было, и отвратительно, и гадко на душе за робость, но выбраться из этой группы в какую-либо еще одну он никак не мог - некуда больше.

ТУПИК

А человечество между тем продолжало жить, в основной своей массе не задумываясь ни о чем, веруя безвопросно каждый в свою религию, ту, к которой привык с детства или пришел сам, веруя, зная, что после смерти обязательно будет что-то еще, что кому полагается по его вере. Толстого это и сбивало, и возмущало, и вносило сумятицу - вер существовало бесчисленное множество, целый веер, пестрый и разнообразный - и все они были априори недоказуемы. Человечество жило как-то инстинктивно, почти как животные, и все было в целом более-менее в порядке. Как ни избегал Толстой возвращения к вере, пришлось постигать ее снова. Однако все его попытки постараться поверить в то, во что верят простые люди и против чего протестовали его образование, знания, его интеллект, - что мир был сотворен за шесть дней, что в достаточно небольшой ковчег могло поместиться столько пар животных, что существуют ангелы, дьявол, что когда во время причастия глотаешь хлеб и вино, то ешь тело и кровь Бога, - заканчивались тем, что он начинал сходить с ума. «По вере выходило, - писал он, - что для того, чтобы понять смысл жизни, я должен отречься от разума, того самого разума, для которого и нужен смысл». Это был такой глухой тупик, из которого не было даже тропинки.
 
В то время в России началась очередная война - русско-турецкая. И люди снова начали убивать людей. Толстой снова столкнулся с неразрешимым противоречием. «Ведь любое убийство есть зло, противное самым первым основам веры, - размышлял он. - А вместе с тем в церквах молились об успехе нашего оружия, признавали это убийство делом, вытекающим из веры. И не только эти убийства на войне, но и во время тех смут, что последовали за войной, церковь одобряла убийство заблудших беспомощных юношей. И я обратил внимание на все то, что делается людьми, исповедующими христианство, и ужаснулся.» Толстой убедился, что «в учении есть истина, это несомненно; но несомненно и то, что в нем есть ложь, и надо найти истину и ложь и отделить одно от другого». После такого вывода отлучение самого Толстого от церкви стало делом времени. Но, разругавшись с церковью, Лев Николаевич не нашел успокоения, он вновь и вновь пробовал прийти к духов¬ному согласию с самим с собой, но это не получалось, разлад только увеличивался. Одновременно пролегла также и семейная трещина - между ним и женой. Согласно вере выходило, что он должен был раздать все свое имущество беднякам, он бы так и сделал, но жена резко воспротивилась. Он стал ее ненавидеть, и трещина эта начала расти, достигнув к концу жизни непреодолимого размера. Пропасть образовалась и между ним и обществом, и даже пришедшая всемирная слава не перекрывала ее и не приносила успокоения. Ведь то, за что мир приветствовал Толстого, он к этому времени напрочь отвергал. Он искал смысл жизни, тот самый, «который не уничтожался бы неизбежно предстоящей смертью», он искал пятый выход и не находил - и в этом была главная трагедия его жизни. Он так и не нашел его, хотя некоторые подсказки уже были перед глазами. Пятый вы¬ход уже проявлял себя и достаточно явно - он был напрямую связан с прогрессом.

ВЫХОД ЕСТЬ

 Но Лев Николаевич в прогрессе увидел одно только зло, и все силы своего ума направил против него. Он считал, что научный прогресс коснется только избранных, а основная масса людей останется вне его. Вот только один пример. В то время вовсю развивалась телеграфия: паутина проводов, накинутая на телеграфные столбы, все больше опутывала мир. Толстой сражался с ней, как Дон Кихот с ветряными мельницами. Он писал: «Мы говорим о прогрессе электрических телеграфов. Очевидно, что выгода и приложение телеграфа только для высшего, так называемого образованного класса. Народ же только слышит гудение проволок. Все мысли, пролетающие над народом по этим проводам, его не касаются. Депеши шлют только богатые и образованные... Яснополянский мужик Тульской губернии или какой бы то ни было русский мужик и никогда не послал и не получил и долго еще не пошлет и не получит ни одной депеши. Все эти мысли, с быстротой молнии облетающие Землю, не увеличат производительность его пашни, не прибавят силы в работах ему и его семейству».
 
Нам, конечно, понятна боль Толстого за простой народ, но нам, сегодняшним, и понятно, в чем он ошибался. Ведь сегодня праправнуки тех мужиков шлют СМС-ки друг другу куда с большей легкостью, быстротой и дешевизной, чем слали телеграфные депеши обеспеченные люди того времени. Прогресс, он ведь только сначала касается самых богатых, а затем его достижения становятся доступны всем. Причем срок этот стремительно сокращается, и это всего лишь одна из закономерностей прогресса, о которой Толстой не ведал и предвидеть не смог. Да, телеграфом действительно народ начал пользоваться через 70 лет после того, как его освоили сливки общества. А сегодня сроки заметно сократились, и та же мобильная связь с момента появления на рынке стала доступной всем - всего уже за 7 лет.
 
Невозможно сказать, к каким выводам пришел бы Лев Толстой, если бы имел возможность узнать, что произойдет с миром дальше. Но сегодня он бы уже не смог не увидеть признаков грядущего всемогущества человечества и его физического бессмертия. А следовательно - и пятого выхода. Ведь это действительно достойный выход по сравнению с предыдущими. Это - выход действия, это - выход борьбы за жизнь: за жизнь свою, своей семьи и всех людей. И если проводить аналогию с восточной притчей, то это - когда ты знаешь о драконе, помнишь о нем, но не сдаешься, а ищешь научные пути, чтобы с ним сразиться. И победить. 
Украинский журнал "Личности"
       

 

Читайте журнал ЛИЧНОСТИ!!!

 

Категория: Статьи о Мечте | Добавил: rm (29.08.2007) | Автор: Игорь Судак
Просмотров: 2763 | Комментарии: 2 | Рейтинг: 5.0/12
Всего комментариев: 2

avatar
1
Спасибо давно ищу!! :)
avatar
2
Хороша статья и тем, что читатель думающий убедится в правоте Толстого, а "выход"
останется в воображении автора. "Чем люди живы?" Прогресс средство, а не цель.

avatar

Форма входа

Поиск

Категории

Мечте нет преград [50]
Категория претендентов на статус "Официальный автор Мечты - 2011"
Статьи о Мечте [66]
Сила Мечты - самая могщественная сила в этом мире. Как наделить себя этой силой? Как изменить себя? Как усовершенствовать свой мир?

Новые комментарии

С начала мира

Когда мы вместе
Скрипка, Виолончель, Фортепиано, Хор, Top 40, EDM, Epic Drops, Heavy Bass Bri

Иди к своей мечте 
эмбиент, хард-рок, мощный, эмоциональный, мрачный, глубокий, загадочный


Друзья сайта

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Flag Counter

%