 Александр СОРОКИН Российский
Однажды маленькому рыжему львёнку приснилось голубое солнце. Не такое, как обычно – большое и рыжее, а таинственное, немного прохладное и манящее. И так этот сон запомнился маленькому львёнку, что он решил поделиться им со своей мамой-львицей. «Что ты выдумываешь?» - недовольно сказала мама, - «Солнце не бывает голубое и прохладное, оно бывает только такое же рыжее и горячее, как и мы». И папа-лев сказал то же самое. И тётки и дядьки львёнка, с которыми он жил в просторной саванне вместе с мамой и папой подтвердили, что солнце бывает только рыжее. Но маленький львенок – всё равно, что взрослый Лев. И если что-то ему в голову попало – ни за что из неё не вылетит. Царь зверей всё-таки.
А другие львята, двоюродные братья и сёстры маленького львёнка, услышав про странный сон, и вовсе стали смеяться над братом. Им и невдомёк было, что их брат собирается в дальнюю дорогу.
И вот, однажды ночью, когда над головами большого и дружного семейства львов стояла большая улыбчивая луна, львёнок потихоньку скатился с пригорка, на котором все они ночевали, и тихонько потрусил прочь. Львы спали крепко – да и кого могут опасаться цари зверей?
Шуршали клочки травы в темноте, влекомые теплым ночным ветерком, шелестели ночные змеи, негусто вились мягкие как бархат ночные насекомые. Пружинистые подушечки лап львёнка чувствовали все неровности саванны, его чуткий нос ловил далёкие и будоражащие запахи неведомых и загадочных зверей. Он и не догадывался, что ночные обитатели саванны знают о нём намного больше, чем он о них. Уже давно из норки в норку, из-за одного кустика за другой неслось сообщение – львёнок вышел на прогулку. И маленькие, но юркие головы любителей темноты прятались в убежища.
Днём многие из этих животных выглядели бы смешно и даже жалко – такие сонные, малоподвижные – не верилось, что ночью это наполненные энергией, грацией и силой существа. Это был их мир, мир светлой для них и чёрной для других темноты.
Запах маленького львёнка донёсся до большой совы. Она была грозой мышей, но отнюдь не грозой львов. Поэтому она тотчас же снялась с насиженной полянки среди зарослей травы и взлетела на ближайшее дерево.
Так же поступил и сыч. И многие, многие другие.
И тут львёнка, который впервые в своей маленькой жизни дышал теплым и романтичным ветром ночи, обуял восторг. Ему захотелось прыгать и скакать, вопить во всё горло, кружиться и валяться. Что он и сделал. Ну и задал он жару старушке ночи! Он подбрасывал когтистой лапой сухие листья, траву или хворост в воздух и тут же сшибал их другой лапой, он кувыркался через голову, восклицая: «Ээй-ух!». Он чуть не раздавил четырех полусонных вечерних сусликов, которые вылезли посмотреть, кто это там даёт выступление. Он чуть не сшиб с ног стройношеего тушканчика, который не привык к столь быстрому передвижению львов в темноте.
Он разбудил чётырех слонов, и они задышали, словно большие кузнечные меха, поднялись на ноги и с гулким топотом стали удаляться подальше от беспокойного места. «Слоны ночью?» - подумала саванна, - «Может быть, хватит одних львов?»
Но львов со слонами оказалось мало – один из слонов нечаянно наступил на хвост тихо дремлющему бородавочнику, тот дико взвизгнул и сослепу ткнулся клыками в слоновью ногу. Слон от страха протрубил в свой хобот как в иерихонскую трубу, от чего зебры, чутко дремавшие в зарослях камыша, в ужасе рванулись вперед и врезались в апатичных жирафов. Те начали мотать несуразными головами и посбивали с деревьев спящих птиц, которые подняли невообразимый гвалт и гомон.
От него даже бегемот в болоте проснулся и низко заревел – рыбы и лягушки повыскакивали из воды, расплескивая и без того небольшую лужицу. А под предусмотрительно взлетевшей на дерево совой обломился сук – она панически забила крыльями и наверняка заклекотала бы как орёл, если б умела…
Услыхав дикий шум и гам, топот и рёв, который прокатился по саванне, львёнок буквально посинел от страха – сейчас мама не смогла бы сказать, что солнце такое же рыжее, как и он. Он заметался, желая спрятаться, но везде его настигал крик очередного разбуженного зверя. Крики были незнакомые, страшные, львёнку они казались враждебными.
Тут под его ногами скрипнул песок, и он скатился по небольшому обрыву вниз. Недолго думая, львёнок стал зарываться в этот песок, работая своими большими неуклюжими лапами. Не прошло и десяти минут, как он зарылся с головой, превратившись в большую дрожащую кучу песка. Однако бояться ему оставалось недолго – вскоре саванна успокоилась, а он, пригревшись и приуютившись в импровизированной норе, заснул.
…Утром он не сразу понял, где находится. Обычно он спал, уткнувшись головой в теплый мамин живот, а у его ног спал отец. Сейчас же он ощущал, что его окружает что-то сырое, прохладное, вовсе непохожее на маму. К тому же что-то щекотало ему пятки – папа тоже так никогда не делал. От этого чувства ему стало очень неуютно. Да что уж греха таить – даже страшно. Он взвизгнул и в ту же секунду раскидал песок вокруг себя. И сделал это совершенно вовремя, потому что его пятки уже обнюхивала полосатая гиена, которая, как известно, питается падалью. Когда гиена увидела, что пятки принадлежат вовсе не падали, а самому настоящему живому львенку, ей тоже в свою очередь сделалось неуютно. И даже страшно.
Взвизгнув, гиена поспешила ретироваться подальше от такой живучей «падали». А оторопевший от солнца и дневного шума львенок сел на песке как самая настоящая собака. И так сидел он, сидел... Сидел и глядел…
…И видел львенок, как просыпается саванна – как длинноногие фламинго, загнутые как розовые знаки вопроса, вспенивают мелководье своими колченогими ногами, разгоняясь стаей к взлёту…
…И видел львёнок, как давешние слоны поливают себя и друг друга водой, зачерпывая её хоботами. Они словно тучные подмосковные дачники в полосатых семейных трусах фыркают и сопят, неловко переступают с ноги на ногу возле воды...
…И видел львёнок прядающих ушами жирафов, апатично жующих пучки зелени, сорванной с высоких деревьев, припадающих на немного грузный круп и грациозно мотающих передними ногами перед собой в попытке стать еще выше...
...И видел львёнок уморительно нахохлившихся африканских кабанов-бородавочников, рыщущих своими короткими клыками в траве – видел их трогательно-мультипликационных детишек, бегущих смешными рывками на своих коротеньких ножках...
...И видел львёнок своих сородичей львов, внимательно, как боги с Олимпа, как посетитель в меню ресторана, внимательно и очень спокойно, взглядом властелина глядящих на суету вокруг себя...
И так он сидел и глядел, глядел и сидел, поводя еще мягкими, детскими ушами. Всё это он видел не один раз, но это было словно сто лет назад – ведь он глядел на всё, будучи под опёкой мамы и папы... А сейчас у него словно глаза прорезались – он видел мир, видел его многообразие, взаимоотношения в нём, видел движение, видел жизнь и понимал своё место в этом мире...
И тогда он сперва тихонько потрусил, а потом и вовсе побежал вперед. Вскоре он преодолел песчаную пойму реки и вступил на твердую почву саванны. Она пружинила под его мягкими лапами, подталкивала, горячая, живая, звала вперед и вперед, и он внимал этому зову и бежал, бежал, не оглядываясь назад. И на него с удивлением смотрели все звери, смотрели с немым вопросом: что же делает такой маленький львёнок один в саванне? Но так уверенно и целенаправленно бежал львёнок, что никто не осмелился его остановить, даже собратья-львы, которые обитали в этой местности.
И птицы и звери разбегались от него веером, кабаны и зебры уступали дорогу и даже слоны с жирафами чуть сторонились его пути. Солнце уже стояло высоко, когда львёнок, наконец, устал. Он всё замедлял и замедлял свой бег, и вскоре он уже не бежал, а устало брёл вперед. Он ужасно хотел пить. А еще он ужасно хотел есть. Теперь он понял, как неразумно поступил, не напившись вдоволь из утренней реки.
Здесь была совсем иная саванна – сухая, потрескавшаяся. Даже зверей здесь было меньше – из-под ног разбегались разве что мыши, да суслики стояли столбиками на горизонте.
Во рту была пустыня – горячая и знойная, легкие судорожно вздымались, а живот неприятно запал внутрь. Больше всего хотелось лечь и не вставать больше. Но нельзя было – львёнок не видел ещё голубое солнце.
И так шёл он и шёл... Шёл и шёл... А солнце всё светило и томило нестерпимым зноем... И сухая корка под ногами ранила лапы...
Он уже не видел ничего кругом, не чувствовал и не понимал, где он находится. Он просто брёл и брёл, какими-то непонятными усилиями выбрасывая вперед лапы для каждого нового шага...
И вот он почувствовал, как лапам стало прохладно! Посмотрев вниз, он обнаружил, что наступил передними лапами в небольшой ручеек. И тогда он припал к нему и стал жадно лакать воду. И так лакал он её и лакал, лакал и лакал... А потом он устал лакать и просто опустился в ручей... И лежал в нём... А вода просто обтекала его, охлаждая израненные лапы, охлаждая впавший живот, одурманенную жарой голову... Иногда он просто приоткрывал рот, и вода втекала туда, он глотал её и снова впадал в полузабытье... И так он дремал довольно долго, пока не почувствовал себя ожившим и бодрым. И жутко голодным.
Тут он почувствовал, как его бока что-то коснулось. Вскочив, он увидел, крупную рыбину, которую несло течением по отмели. Недолго думая – словно всю жизнь умел – он подцепил рыбу когтями и выкинул на берег.
Оказалось, что это был вовсе не ручей, а обмелевшая от жары река. Рыба не умещалась в новом русле, поэтому её, одуревшую от жары и наглотавшуюся воздуха, можно было просто выгребать лапами на берег. Вскоре львенок нагреб себе довольно большую кучу.
Так он впервые пообедал самостоятельно. Полежав немного на солнышке, он почувствовал, что ужасно хочет попасть хоть в самую крошечную, но тень. Африканская саванна – это вам не городской пляж.
И он потрусил вперед и вперед. Его лапы уже не так бодро касались пружинистой и горячей почвы саванны, но зато это был шаг уже почти взрослого Льва. И так шёл он и шёл... Вперёд и вперед... И сытый живот слегка покачивался влево и вправо при каждом его шаге...
А ослепительное, горячее и рыжее солнце саванны припекало его голову. И если бы львёнок знал, что такое кепка, он пожалел бы сейчас, что у него нет с собой головного убора. Но он не знал, поэтому бежал из последних сил в поисках прохлады и тени.
И когда он почувствовал, что еще немного – и он превратится в жаркое (настолько он вспотел в своей жаркой шкуре), как увидел вдали заветные заросли. И он вбежал в них с таким чувством, с каким безнадежно опоздавший пассажир вбегает в чудом не уехавший поезд. Он вбежал, с треском раздвигая густой кустарник, и почти сразу же плюхнулся на мягкий песок, из которого, маня сказочным совершенством, уходили вверх гладкие стволы деревьев. И это было так приятно, что почти не оставалось сил, чтобы прочувствовать своё счастье – он просто лежал и блаженно-тупо смотрел вбок на тенистый светлый песок.
Но это продолжалось недолго. Вскоре до его притупленного усталостью нюха донесся какой-то противный запах. А потом он услышал чавкающие звуки. И от всего этого львёнку стало неприятно. Он встал и пошёл прямо на эти звуки. И он увидёл как...
...Как стая противных полосатых гиен обгладывала кости павшей от жажды антилопы гну. Они дрались и ссорились из-за каждого куска, отталкивали друг друга и жевали, отталкивали и жевали...
Но тут до них донёсся запах большой и весьма опасной для них кошки. Они замерли, даже перестав жевать. И тогда они увидели львёнка.
Вначале они хотели убежать, и даже дернулись было к выходу из зарослей. Но потом они увидели, что перед ними не взрослый Лев, а всего лишь львёнок. И тогда они враз повернули свои противные наглые морды к львёнку и стали медленно к нему приближаться. Дело в том, что гиены – вовсе не такие уж безобидные поедатели падали. Их могучие челюсти способны умертвить и весьма живую добычу.
Антилопа была маленькая, их было много, и они были голодны, а львёнок был один и казался таким беззащитным. Они уже обступили его полукругом, выглядывая, не прячутся ли где его родители - их глаза горели недобрыми огоньками, а челюсти плотоядно смыкались.
Львёнок очень испугался. От них несло трупным смрадом, они были страшные, и их было много. Он даже сделал небольшой шажок назад, а они напротив придвинулись. И тогда он сделал то, чего сам от себя не ожидал. Видно, даже в маленьком львёнке всегда есть огромный горделивый Лев. Он издал такой оглушительный и свирепый рёв, что было даже непонятно – откуда взялась такая силища в его маленьком тельце. Он оскалил свою пасть, выставив напоказ гиенам великолепные белые клыки, выпятил грудь и слегка подался вперёд, словно готовясь к прыжку. И еще раз басовито и раскатисто рыкнул.
И гиены – страшные, полосатые, с хищно горящими глазами и плотоядными челюстями, имя которым – смерть, ринулись прочь сквозь заросли, забыв не только о львёнке и необглоданной ими до конца антилопе, но и о том, что на свете всё ещё не прекращает светить солнце.
Прогнав своих недругов, львёнок устало опустился на тенистый песок оазиса. У него почти не осталось сил после всего пережитого за этот длинный, почти бесконечный день. И он заснул, заснул, что называется, без задних лап... Заснул и снова увидел во сне такое прекрасное и прохладное голубое солнце...
И невдомёк ему было, что далеко-далеко, в его родных местах, его повсюду ищут и не могут найти его мама и папа, дядьки и тётки и даже смеявшиеся над ним родные братья. Ищут и горько оплакивают маленького львенка, считая его погибшим...
...Проснувшись, он весьма удачно поохотился на сусликов, прятавшихся в своих норах. После плотного завтрака он, наученный горьким опытом, вдоволь напился из небольшого озерца, соседствующего с оазисом. Наевшийся и напившийся, он немного полежал на дорожку и вновь отправился в путь.
...Он взобрался на небольшой холм, находившийся сразу за озером, и чуть не охнул (если бы он умел охать, то сделал бы это обязательно). За холмом саванна с её мягкими травами, кустами и деревьями, кончалась. И открывалась бескрайняя, волнистая от бесчисленных барханов и впадин, пустыня. И ветер носил по пустыне облака песка, и солнце, отраженное в бесчисленных блестящих частицах песка – кварце, нестерпимо и ярко сияло.
И львёнок смело вступил на песок и двинулся вперед. Идти было гораздо тяжелей, чем по саванне – лапы вязли и проваливались в песок. Но он всё шел и шёл вперед, всё шел и шёл... И поглядывал время от времени на небо – не стало ли уже солнце голубым и прохладным. Но нет – оно по-прежнему было ослепительно рыжим, горячим и огромным, и даже стало еще жарче.
...На исходе дня мы с вами увидели бы не львёнка – нет, мы увидели бы усталую грязную собаку, исхудалую и измученную, с ввалившимися боками и свалявшейся шерстью. Действительно, солнце и отсутствие воды настолько доконали львёнка, что он походил сейчас на щенка борзой собаки, а не на горделивого юного царя зверей. Ах, если бы он знал в начале пути, что такое пустыня - разве отважился бы он вступить на её гибельные пески?
Но он и тогда отважился бы. Ведь он был львёнок, а маленький львёнок – всё равно, что взрослый Лев. И если ему что-то влетит в голову – ни за что обратно не вылетит. И поэтому он шёл и шёл, почти ничего не видя и не чувствуя, передвигая ноги каким-то невероятным усилием воли. Он всё шёл и шёл, вперед и вперед, а пустыня всё не кончалась и не кончалась...
Почти ослепший, обессилевший, он не смог бы сейчас вернуться назад, даже если бы повернул тотчас бы... Поэтому он брёл и брёл вперед, уже не надеясь дойти до края Великой Пустыни... Он шёл, видя, как извиваются по сыпучему песку пустынные змеи, он видел передвигавших короткими лапами варанов – царей пустыни. Здесь они считались царями – и так же горделиво как львы в саванне, они медленно осматривали свои владения...
...И когда львенок поднялся на особенно огромный и казавшийся непреодолимым бархан, он едва не закричал от радости (если бы он умел кричать, он бы обязательно вскрикнул). За барханом пустыня кончалась, и открывался совершенно ослепительный вид на громадную реку и на сверкавшую снежной шапкой гору за ней.
И львенок скатился с бархана прямо к речке, распугивая птиц и зверей, пришедших к водопою. Он окунул свою голову целиком в воду, потом жадно стал пить, а потом искупался.
Когда он вылез на берег, его взгляд случайно упал на собственное отражение в воде. Вот он удивился, когда увидел, что у него начала расти грива – корона законного царя зверей. Он поохотился на пришедших к водопою зверей. И на сей раз смог изловить уже порядочного бородавочника, зазевавшегося у воды...
...И львёнок, уже не такой маленький, как прежде, ринулся грудью в воды просторной реки. И плыл он и плыл... И течение уносило его в сторону... И холодная вода заставляла лапы коченеть... Но он не сворачивал, а плыл всё вперед и вперед... Ах, если бы он знал, что река столь широка, бурлива и широка, разве он поплыл бы через неё? Поплыл бы, да еще как – ведь маленький львёнок, всё равно, что взрослый Лев...
... Когда лапы львенка коснулись дна на другом берегу реки, он не поверил своему счастью – он уже считал себя погибшим. Он отряхнулся и упал прямо на прибрежный песок. Сейчас он уже не походил на собаку со свалявшейся шерстью – вода омыла его стан, очистила шкуру.
Он проспал на берегу до самого утра. А после стал подниматься на гору – к снежным шапкам, сверкающим на недосягаемой, казалось бы высоте...
...И он всё карабкался и карабкался... И лапы его скользили по камням, и он едва не срывался в бездонные пропасти... И горные козлы с удивлением глядели на карабкающегося по скалам львёнка – они еще никогда не видели львов в горах... И ледяной ветер пронизывал уже не казавшуюся жаркой шкуру львёнка...
А он всё шёл и шёл... Всё карабкался и карабкался... Всё вперед и вверх... И когда его лапы коснулись ровной поверхности, то он не поверил своему счастью... Если б знал он, что гора так высока, а пропасти так отвесны...
Долго лежал он на заснеженной вершине горы, не открывая глаз. Его усталые бока судорожно вздымались, а лапы медленно скребли снег, расслабляясь... И когда он, наконец, открыл глаза, то увидел...
...Он увидел на недосягаемой вышине прямо над собой голубое солнце. Оно было голубым и прохладным, манящим и загадочным... И он лежал и смотрел, смотрел и лежал... А солнце, казалось, говорило с ним на своем величественном и непонятном для многих языке... И львёнок отвечал голубому солнцу...
...Вскоре он пустился в обратный путь. И вновь перед ним лежали отвесные обрывы Великой Горы, широкие воды Великой Реки, бескрайние пески Великой Пустыни... И на этот раз львёнок преодолел эти преграды гораздо легче – словно он стал сильнее, словно голубое солнце поделилось с ним своей силой...
И когда он бежал через саванну, то звери и птицы уже не смотрели на него с удивлением, как раньше – ведь он был уже не маленький львёнок, а молодой и грозный Лев, который бежал куда-то по своим царским делам, недоступным простым смертным. Теперь его боялись даже крупные звери, которые стремились свернуть с его дороги как можно раньше. О том, что он стал взрослым Львом, говорили каждая лужица, каждое озерцо, в которых отражались грозная и пышная грива и мощное мускулистое тело...
И он вернулся в родную семью. И мать и отец его были безмерно рады. А братья и сестры и даже дядьки и тетки получили от него крепкую взбучку, когда попробовали вновь смеяться над ним...
И через некоторое время он стал самым уважаемым Львом во всей саванне. С ним дружили даже слоны и жирафы, всячески выказывая своё уважение – ибо рассказ о его путешествии уже стал легендой и пересказывался по всей саванне даже лягушками и рыбами...
А когда пришло время, он сам стал главой семьи. И теперь его окружали жена, сыновья, младшие братья и сестры. И изредка, перед сном, какой-нибудь львёнок подползал к нему и просил рассказать о том, какое оно – голубое солнце...
|
