It is the final proof of God's omnipotence
that he need not exist in order to save us.
Peter De Vries, The Mackerel Plaza, 1958
Мой знакомый – весьма тактичный человек. Он не докучает мне спорами и часто излагает свои взгляды на тот или иной предмет под видом происходивших с ним историй. Зная эту его особенность, я не оспариваю истинности событий, и это укрепляет нашу дружбу. Вот одна из его историй:
“В ожидании рейса на самолет я познакомился с небрежно одетым и плохо выбритым человеком лет сорока – одним из тех свободных художников, которые верят, что мир спасет философия. Я помню, как он меня донимал вопросами о смысле бытия…
После дурно проведенной в аэропорту ночи мы вместе поднялись на борт воздушного лайнера. Мое сердце кололо злое предчувствие…
На высоте 11 тысяч метров двигатели заглохли, и, завалившись набок, самолет стал падать. Его жестяное нутро огласились криками паники…
Мой спутник проснулся и обратился ко мне:
“Вчера я немного устал и поэтому дошел до своих вопросов. Сегодня ж отдохнул и вижу, сколь нелепы они были. И все ж - если вы позволите: как вы относитесь к структуральности абсолюта? Верите ли в диалектику вечности? В то, что ограниченность человеческого разума - необходимое условие познания?”
По мере усиления паники мой компаньон возвысил голос:
“Поэты неустанно апеллируют к Вечности. Бог им судья. Из всех моделей мироздания мне импонирует та, что признает ограниченность любого разума, в том числе божественного, и конец любого начала (в том числе божественного), то есть смертность Бога. Едва ль человек переживет Бога.” Он с сомнением посмотрел на мечущихся в проходе людей.
“Едва ли Бог переживет человека.”
“И в этом его – наше - единственное спасение от разочарования. Впрочем, я думаю… - вы позволите, у меня тут трактат… самое начало… вот оно: “я думаю, что разочарование наступает уже на высоких ступенях развития и достигшие почти (опять таки) божественных возможностей цивилизации устало глядят в огонь своего камина, в то время, как верящие в них и ждущие их прихода люди с надеждой обращают свой взор к иконам и звездам”.
Он захлопнул тетрадь. Где-то заплакал ребенок. Мой спутник придвинулся ко мне и зашептал мне в самое ухо:
“ Смысл жизни – в стремлении к зачатию, – в стремлении переложить ответственность за будущее на плечи новых поколений и – пардон - в поиске удобного для этого места ( он оглянулся вокруг), и это стремление и этот поиск проецируются на создание оптимальных социальных структур. Момент зачатия – момент личной истины – столь велик, что он самодостаточен и абсолютно эгоистичен, и всякий иной поиск смысла жизни – лишь оправдание этого момента. В стремлении оправдать первородный грех стены трехмерного пространства оклеиваются обоями с изображением святой троицы и создаются модели бытия – игрушки для детей и взрослых.” Он уже кричал во весь голос: “Игрушечное гестапо не испортит нравы поколений так же как и выходки Нерона не cмутят историка! Каждое зло актуально лишь для своего времени!
Ведь речь идет о запасе жизненной энергии! О претворении мечты в жизнь! Время не ждет! Правила социальных и бытовых игр отмирают с каждым новым поколением и влияют на общий ход развития не более, чем философия и литература; любая модель бытия – это модель недостижимых (пока) средств общения с необходимыми нам иными мирами! Это общение – обещание возрождения, прилива новых сил, ergo – момента истины и счастья! Не станем откладывать его до тех пор, пока у нас появятся совершенные средства! Полет к счастью невозможен на совершенном корабле!” Он ударил кулаком по темени сидящего впереди пассажира и встал: “Стыдно, господа! Воспрянем духом! Грядет момент истины!”
Что было дальше – мой знакомый не помнит. Чудесное избавление от гибели явилось лишь conditio sine qua non – непременным условием – запоминания тех слов, что при других обстоятельствах часто путают с выкриками сумасшедших и рекламой, мешающей смотреть фильмы ужасов.
|
