 Вадим САЗОНОВ
Прозрачные вечерние сумерки опускались на, шелестящую листвой, рощицу за окном. Лучи заходящего солнца блестели на сверкающих, свежевымытых стеклах, многократно отражались в бесчисленных зеркалах холла, создавая в нем ощущение продолжающегося дня.
Из динамиков со стен тихо разливалась приглушенная музыка.
По заасфальтированным дорожкам, вокруг "блока одиночества", уже весело носились мальчишки. Кто поменьше на велосипедах и самокатах самой немыслимой формы и расцветки, кто постарше - на мотоциклах и мопедах, а некоторые даже на автомобилях, низко над рощицей парили самолеты и планеры, за стеклами кабин которых были видны широко открытые от восторга детские глаза; на огороженной площадке играли с куклами девочки, по лужайке кругами бегал Сашка - мой сосед, которого каждое утро вывозил погулять на каталке отец, бережно укутывая тонкие безжизненные ноги ребенка пледом. Сейчас же Сашка со счастливой улыбкой на лице носился по молодой зеленой травке, подпрыгивая и хлопая в ладоши. Вскоре у его ног появился мяч, а вокруг еще несколько мальчишек и девчонок, и они начали азартно и шумно играть в футбол. Около широкого бетонного крыльца блока маленькая худенькая девочка в розовом платье, сидя на корточках, нежно гладила пушистого рыженького щенка, что-то нашептывая ему на ухо, щенок крутил головой и задорно повизгивал.
Я одиноко стоял в холле около панорамного окна и смотрел на детей. Сегодня к вечеру у меня жутко разболелась голова, и, приняв таблетки, я рано лег, сразу же провалившись в нереальность сна. Поэтому и оказался пока один среди детей, недавно посмотревших последние детские телепередачи и, наконец угомонившихся на радость родителям там и оживших здесь - в мире снов, где нет опеки, контроля и границ безудержной фантазии. Количество детей за окном постепенно увеличивалось, и при этом возрастал их средний возраст.
Отойдя от окна, я сел в мягкое, глубокое кресло и, с наслаждением вытянув ноги, закурил. Сизый дым неровными облачками поплыл к вентиляционным отверстиям в потолке, на секунду я вспомнил пожар, невольным свидетелем которого стал сегодня днем и с ужасом почувствовал, что начал переноситься в "блок кошмаров", неимоверным усилием воли выкинул из головы неприятные воспоминания и со вздохом облегчения утвердился в удобном кресле "блока одиночества".
От других мне приходилось слышать о существовании еще нескольких блоков с весьма заманчивыми названиями, но мои сны заносили меня только сюда, в "блок одиночества", называемый в простонародье "одиночкой", или, что случалось гораздо чаще, в "блок кошмаров" - "кошмарный". Поэтому не знаю, как для других, а для меня сегодня "одиночка" была подарком судьбы, потому что не дай Бог, ложась спать с головной болью, попасть в "кошмарный" - на утро голова, как минимум, будет раскалываться в несколько раз сильнее, чем с вечера.
От своих невеселых мыслей я был отвлечен появлением в кресле напротив мужчины лет сорока пяти, среднего роста, с крупной головой, большими залысинами и глубоко посаженными добрыми глазами. Одет он был весьма скромно, но со вкусом. Он достал из кармана очки, протер их мягкой фланелевой тряпочкой, лежавшей в футляре, и, взглянув на меня сквозь большие выпуклые стекла, приветливо улыбнулся, показав ряд крепких белых зубов:
- Доброй ночи.
- Еще скорее вечер, - улыбнулся я в ответ: - Признаться, не ожидал, что так скоро здесь кого-нибудь встречу.
- Что-то плохо себя почувствовал. Сердце, видите ли, - пожаловался он, похлопав себя по груди.
- А у меня голова разболелась, наверное, к перепаду давления.
- Голова-то - это неприятно, но не страшно, а сердце, видите ли, меня беспокоит. Уж слишком часто, и, что особенно плохо, частота эта увеличивается. Все работа. Столько нервов, просто уму не постижимо! Завтра опять во все это с головой. Хоть здесь можно отдохнуть, просто счастье!
- Да, здесь тихо и спокойно.
- И не говорите. Видите ли, уже неделю каждый день попадал в "кошмарный". Все одно и тоже, что днем, то и ночью. Беспросветно и главное не требует никакой фантазии: приснится прошедший день, чем не кошмар? А завтра, видимо, встану другим человеком, просто на душе тепло. Тьфу, тьфу, тьфу, - он с улыбкой поплевал через левое плечо.
- Не могу с вами не согласиться.
- При нашей современной, сволочной, извините, жизни, при этом, видите ли, необходимом, но губительном для человека темпе, только и можно здесь отдохнуть. Реальность и весь связанный с ней кошмар отступают на второй план, хотя, к сожалению, временно. Там я - не я, там есть какой-то должник в моем обличии. Это я должен, это я обязан, это необходимо для какой-то высокой цели, причем эта цель может быть вовсе недостижима, а может быть ее вообще нет, или она плод чьей-то фантазии, высокопоставленной фантазии, так неужели мы все ей так нужны, все ей что-то должны? И нужна ли она нам? А что если махнуть рукой, плюнуть на все? Есть же маленькие цели, маленькие радости, которые и дают человеку ощущение счастья. Есть вокруг другие люди, не начальники и подчиненные, не сослуживцы, не соратники по вечной борьбе, а простые люди, а, следовательно, между ними должны быть нормальные человеческие отношения, должно быть что-то общее не подчиненное служебной необходимости, а просто человеческое общение, взаимопонимание. Просто теплые отношения, я уж не говорю о высоких чувствах. У нас же самым высоким чувством считается чувство долга, все мы вечные, обреченные должники. А любовь, дружба? Это забыто. Долг и цель, которым мы все должны принести в жертву, вот из чего состоит жизнь современного человека! Здесь же хоть не надолго я пытаюсь забыть обо всем и побыть просто маленьким человеком. Правда, я чувствую себя беглецом, за которым по пятам идет хорошо организованная погоня. Весь ужас в том, что эта погоня всегда настигает, и нет возможности ускользнуть. Они хватают и тащат меня туда, в реальность бытия. А там ...! - он тяжело вздохнул и, сняв очки, снова начал их протирать: - Там мой первый и главный враг - это будильник. Его стрелки гонятся за мной и настигают каждое утро. С ним связан момент ежедневного вступления в жизнь.
- Вы одиноки? - не удержался я.
- Я? Отнюдь. У меня жена, двое вполне взрослых детей, престижная, как это называется, руководящая должность, много людей, которые называют себя моими друзьями, но чем выше я поднимаюсь там, тем ..., - он развел руками, задумался.
Через несколько минут он встрепенулся и вновь заговорил:
- Я слышал, что здесь есть "блок счастья" и "блок взаимности", но не судьба. Большее на что я могу рассчитывать - это "одиночка", где я провожу свой сон в окружении таких же одиночеств, коим являюсь и сам. Видимо, всякая взаимность, а тем более и счастье это для меня и, извините, для вас не больше чем дневной мираж. А сон! Сон - высший судья, он не терпит фальши, человек не способен его обмануть, здесь все точки над "i" расставлены. Я здесь встретил одного знакомого. Там он производит впечатление вполне счастливого человека, а на проверку одинок, как и все мы. Все обман и мираж.
- Но создан же для кого-то "блок счастья"?
- Может быть. Может быть. Но я там, видите ли, не бывал и ничего наверняка сказать не могу. Да есть люди, которые по-настоящему счастливы и здесь, в "одиночке", но тот факт, что они здесь, отрицает возможность их счастья там.
Мой собеседник погрузился в свои невеселые мысли, отдыхать от которых нам не суждено, видимо, нигде.
В дальней от нас стороне холла, около бара, появилась молодая блондинка в вечернем платье.
- Привет, мальчики! - крикнула она, помахав нам рукой, забралась на высокий табурет и начала колдовать над коктейлем.
Через пару минут она встала и, подойдя к моему собеседнику, предложила:
- Потанцуем? А то от вас, мужчин, разве дождешься приглашения.
Он удивленно взглянул на нее, потом снял очки, убрал их, поднялся, неловко переминаясь с ноги на ногу, затем бесшабашно махнул рукой и закружился с ней по мягкому покрытию пола.
Холл постепенно заполнялся людьми всех возрастов, различно одетых, о разном говорящих, о разном думающих, но связанных чем-то одним, главным в их жизни.
Вернулся мой собеседник. Отдышавшись он вновь достал очки и усмехнувшись спросил:
- Знаете, что здесь самое опасное?
- Что? - с интересом откликнулся я.
- Невозможность скрыть свой предел.
- То есть?
- Посмотрите налево. Видите, сидит такая пышная дама в цветастом платье?
- Да.
- Обратите внимание на ее руки и уши. Какое обилие золота и драгоценностей, в глазах рябит. Днем она может изображать из себя высокоинтеллигентного человека, знатока искусств и тому подобное, но во сне она, как и все мы, не умеет управлять своими мыслями и желаниями. Сон разоблачает все и всех! Вот он предел ее стремлений на ее пальцах, ей, наверное, руки-то не поднять под тяжестью всех этих побрякушек. Вот он ее предел. Мне обидно за таких людей и страшно. Да, да, страшно за себя, страшно обнаружить свой предел. Например, присниться себе на месте своего начальника или выиграть во сне машину, или еще что-нибудь в этом роде. Этого хватает и в жизни, а сон должен остаться для чего-то большего, для чего-то, более настоящего. Все мы играем в жизни какие-то роли. Начинаем их играть перед другими, но постепенно начинаем их играть и перед собой. Только здесь мы почти сбрасываем маски. Я говорю, почти, потому что некоторым так удается вжиться в роль, что и сон не способен вернуть им их собственное я. И все же страшно обнаружить свой предел. Страшно! Ведь чаще всего человек о себе более высокого мнения, чем он того заслуживает, он слеп в отношении себя, каким бы самокритичным, теперь в моде это словечко, он не был, и прозрение в этом отношении очень опасно. Не каждый способен его пережить. Завидно смотреть на сны детей. Настолько все просто и откровенно, - он кивнул в сторону панорамного окна. Там над рощицей в клубах дыма и струях огня поднимался замысловатый космический корабль, видимо, с детским экипажем на борту.
Вдруг, в холле поднялся шум. Я оглянулся: женщина с кольцами на пальцах, широко открыв от ужаса глаза, указывала в сторону сидевшей на диване парочки и кричала:
- Уберите их! Уберите! Я знаю этих! Эти ...!
Кто-то пытался ее успокоить. У женщины началась истерика.
- Уберите! Я их знаю! Они живут рядом, рядом со мной! Я каждый день вижу их, им не место в нашем блоке! Я не могу их видеть! Уберите! Хватит того, что я и днем любуюсь на их счастливые рожи, дайте мне покоя хотя бы во сне! Не могу на них смотреть! Чем я хуже нее? Но разве она когда-нибудь не улыбается?! Разве она знает, что такое одиночество?! Чем я хуже?! Дайте хоть ночью покоя от их счастья! Уберите!
Женщина разрыдалась.
- Счастье не понимает одиночества, а одиночество ненавидит чужое счастье, - прозвучал у меня за спиной голос моего собеседника: - И в сонном царстве случаются ошибки.
Женщина упала лицом в подушки дивана, издавая глухие стоны, потом вскочила и, указывая на дверь, крикнула:
- В "кошмарный" их, в "кошмарный"! Пусть побудут в нашей шкуре! - и опять зарыдала.
Большинство обитателей холла поднялись со своих мест и сгрудились вокруг рыдающей женщины, угрюмо поглядывая на, ничего не понимающую, еще минуту назад беззаботно щебетавшую, парочку.
Рыдания стихли.
В полнейшей тишине раздались чьи-то шаги и скрип распахивающейся двери холла. Парочка поднялась и нерешительно двинулась к выходу, провожаемая недобрым взглядом толпы объединившийся одиночеств.
Я приблизился к окну и смотрел им вслед, пока они не скрылись в уже потемневшей ночной рощице, на опушке которой соседский Сашка с остервенением разбивал палкой ненавистную каталку, пиная ее здоровыми сильными ногами, а вокруг смеясь бегала девочка с маленьким рыжеватым щенком.
Кто-то тронул меня за плечо и, оглянувшись, я встретился взглядом с добрыми, светящимися нежностью глазами моей "незнакомки", как она попросила ее называть еще очень давно, во время нашей первой встречи здесь.
- Доброй ночи! - прозвучал во, вдруг образовавшейся вокруг нас тишине, ее голос.
- Здравствуйте. Вас давно не было.
- Я не могла несколько ночей выбраться из "кошмарного", мне снилось, что я вас больше не увижу. Я очень рада, что вас тронуло мое отсутствие.
- Я тоже за это время побывал в "кошмарном".
- Только не лгите мне, будто тоже боялись со мной не встретиться.
- Для того, чтобы это сказать, не придется кривить душой. Я думал о вас.
- Спасибо. Знаете, почему я до сих пор не попала в "блок счастья"? Я постоянно убеждаю себя, что ничего для вас не значу, иначе есть опасность никогда больше не попасть в "одиночку". И тогда я действительно вас не увижу.
Наш сон отделился от остальных: мы сидели на берегу тихого ночного пруда.
- Может нам удастся вместе туда попасть?
- Нет. Это не реально, - тихо ответила она: - для этого мы должны повстречаться в жизни. Счастье, настоящее счастье начинается только там, а здесь лишь продолжается. Не надо себя обманывать!
- Минуточку, - я по-мальчишески бегом спустился к пруду, скинул ботинки и, войдя по колено в воду, сорвал несколько лилий, вернулся и положил их ей на колени.
- Спасибо. Я была здесь сегодня днем - задремала после обеда. Какая здесь тишина! Переполнена только детская площадка, и на центральной площади встречаются старики. Я погуляла среди них и познакомилась с одной парой. Они расстались пятьдесят три года назад, он не знает, где живет она, она не знает, где живет он, встречаются только здесь. Они всю жизнь любят друг друга, оба одиноки там, в жизни, ищут друг друга, но мир слишком велик. Знаете, что он ей сказал? "Я счастлив пока снюсь тебе, так я, по крайней мере, уверен, что ты жива, а значит и мне есть смысл жить, искать".
- Печальное счастье.
- А здесь другого не бывает.
- Пожалуй, да.
- Я благодарна снам за свое счастье, за счастье встречаться с вами, хотя и понимаю, что это все моя фантазия и не более. Ах, если бы ... Сегодня прохладно.
Я снял пиджак и накинул его ей на плечи.
- Такая мелочь. Люди обычно не замечают таких мелочей, но для меня, для всех нас - обитателей "одиночки", счастье всегда представляется, как совокупность вот таких вот мелочей. Что может быть дороже человеческого внимания! Чувствовать внимание и тепло другого человека это и есть счастье.
Она помолчала, а потом отвернулась и тихо сказала:
- Сегодня, когда подойдет время к утру, вы мне скажите. Хорошо?
- Хорошо.
- Я должна сказать вам что-то очень важное. Это вопрос больше чем жизни.
- Скажите сейчас.
- Нет. Еще рано.
Сны вновь перемешались, и мы опять оказались в холле. Тихо играла музыка. Некоторые разговаривали, а большинство молчали, с тоской глядя друг на друга.
Мы долго танцевали. На душе было тепло и спокойно. Я вспомнил своего давешнего собеседника, подумав, что прав он был относительно будильника, и скоро этот враг задрожит, затрясется всем своим железным, бездушным нутром, выплескивая наружу злобный, радостный звон, без сострадания глядя своим безликим циферблатом на мучительное возвращение людей к жизни.
Взглянув на часы над входной дверью, я с тоской и неожиданной болью в сердце вспомнил, что сегодня на работу, а значит, миг пробуждения близок.
- Мне скоро пора, - прошептал я ей на ухо, почувствовав, как сразу напряглось ее тело, задрожали ее руки у меня на плечах.
- Хорошо.
Наш сон отделился, мы опять были на берегу пруда, но вокруг что-то изменилось: поднялся ветерок, недобро шуршали листья, в предрассветной дымке поверхность пруда казалась особенно темной.
- Сергей Николаевич! - сказала она.
Я вздрогнул. Что она делает?!
- Не пугайтесь, я знаю вас. Да, мы с вами живем в соседних домах. Мой дом напротив вашего. Квартира тридцать пять. Запомните хорошенько - тридцать пять.
Я пытался остановить ее. Это было ужасно! По законам сонного царства, человек, пытающийся во сне повлиять на ход жизни, навсегда изгонялся отсюда, и, если она продолжит, то никогда уже не сможет попасть в наш блок.
- Не пугайтесь, - она подняла руку, пресекая мою попытку что-нибудь сказать: - Я смертельно больна и, скорее всего, в следующую ночь буду там, где нет даже снов. Я уже не боюсь, изгнания из этой страны, где была так счастлива! Счастлива!- она улыбнулась: - Я бесконечно благодарна вам, Сергей Николаевич, какое счастье, любимый мой, что я могу, наконец, назвать вас по имени, я столько раз повторяла его мысленно! Я перестаю быть "незнакомкой", мне ненавистно это имя! Я - Татьяна, просто Татьяна. Скажите! Позовите меня!
- Таня, - нерешительно произнес я.
- Еще!
- Таня! - я обнял ее.
- Я должна все сказать. Я знаю вас давно, с тех пор как вы поселились в нашем районе, я знаю, что у вас семья и поэтому никогда не решилась бы подойти к вам там, на яви, хотя видела вас каждый день, ждала каждое утро на остановке, встречала после работы, а потом встретила здесь, и началось мое приснившееся счастье, короткое и бесконечное! Оно оказалось длиннее моей жизни! Когда я заболела, я смотрела на вас из окна, утром и вечером. Как я люблю вас! Я чувствую, что просыпаюсь! Какой ужас! Это все! Прошу тебя, поклянись, что сегодня утром зайдешь ко мне! Клянись!
- Клянусь, Таня! Не уходи!
- Запомни, тридцать пять! Я буду смотреть в окно, как ты входишь в мой дом, и это будет самый счастливый миг в моей жизни!
- Таня!
- Прощай, мое счастье! Я благодарна тебе! Прощай!
Она исчезла.
Мой сон перемешался с остальными.
В холле ко мне подошел мужчина в очках:
- Что с вами? Вам плохо? На вас лица нет.
- Нет, нет, ничего.
- Вам надо скорее просыпаться. У вас есть кто-нибудь дома? - все волновался он.
- Да, спасибо.
- Как бы вам совсем плохо не стало. Там, значит, есть кому вам помочь?
- Да.
Я проснулся, и в следующий миг зазвонил будильник.
Постель была смята, простыни скомканы, на лбу я чувствовал капли холодного пота. В комнате было душно.
Ну и приснится же! Столько лет уже спал без снов, и вдруг такой кошмар! Я был совершенно разбит, голова по-прежнему болела.
Я оделся и вышел на кухню.
Зоя возилась у плиты.
- Что-то ты всю ночь стонал, ворочался?
- Не знаю. Всю ночь кошмары мучили.
- Голова-то прошла?
- Нет.
- Выглядишь плохо. Может врача вызвать?
- Некогда. Срочная работа.
- Иди, умойся. Завтрак готов.
Есть не хотелось, поковыряв вилкой в тарелке, я поднялся:
- Пора.
- Да, Сергей, я после работы к Вовке в пионерлагерь поеду. Буду поздно.
- Ладно. Привет передавай.
Выйдя во двор, залитый ярким утренним солнцем, я увидел Сашку, которого, как обычно, катил по двору отец. Колеса каталки мерно поскрипывали.
Перейдя улицу, я остановился на остановке. Подъехал автобус, с тихим шипением открылись и закрылись двери, взревел мотор, автобус отъехал, я стоял на остановке.
Не сознавая, что делаю, я развернулся и пошел к дому напротив.
Лестница.
Дверь.
Табличка - тридцать пять.
Я позвонил.
Долго не открывали. Наконец щелкнул замок, и на пороге появилась маленькая, сухенькая старушка в домашнем халате.
- Извините, Таня здесь живет? - спросил я, превозмогая сухость во рту.
Только сейчас я заметил, какие воспаленные, заплаканные глаза у старушки.
- Вы опоздали, - борясь со слезами, ответила старушка: - Тани сегодня утром не стало.
Я отступил на шаг.
- Вы Сергей Николаевич? Верно? - спросила старушка.
- Да.
- Таня говорила, что вы обещали сегодня зайти. Она вам письмо оставила. Где же вы раньше-то ...? - она не договорила и протянула мне конверт.
Я взял его и, отойдя, сел на ступеньки, тяжело привалившись к стене.
За моей спиной захлопнулась дверь, одна из тех дверей, за которыми нас ждут, ждут всегда и безрезультатно.
|
